автоматизмом, это свойство мышц… Затем — смелость в соединении с осмотрительностью, Все видеть, все замечать, чтобы голова — на сто восемьдесят градусов… Конечно, талант — качество нервной системы. Я знаю по себе — а для тех лет, когда над аппаратами были хозяева, были враги их ветер, дождь, любое ненастье, это особенно важно и страшно… Когда идешь на посадку и всматриваешься вниз сквозь струи ливня, тебе там, на земле, чудится общая паника. Словно вся земля боится, сядешь ли ты.
* * *
В 1910 году погибло 30 пилотов. Больше всего во Франции — 9.
А число желающих учиться полетам множится. Вот уж Луи Блерио открывает в городках По и Этамп собственные школы. Анри Фарман — в Мурмелоне. Промышленники — и тот, и другой.
Свидетельство. В газете «Матэн» Блерио пишет: «Говорят, что мы бросили летать потому, что — де нажились, разжирели и, не нуждаясь более в призах, бережем свои шкуры. Если бы и так, я бы не видел в том греха. Но мы бережем шкуры вовсе не с жиру, а потому, что мы почти инвалиды, хотя мне, например, нет и сорока. Публика и представления не имеет, что за проклятая профессия — авиатор. Говорят, что люди, работающие на ртутных и спичечных фабриках, не выдерживают больше трех лет. А я хотел бы видеть пилота, который через год не остался бы калекой. Даже в том, заметьте, невероятном случае, если он за весь год не упадет. Без всяких катастроф, больших и маленьких, наживаешь жесточайшую неврастению. В наше дело слабые люди, трусы не идут: все это народ молодой, здоровый, до безумия иногда отважный. А дайте после пяти — шести «митингов» их врачу освидетельствовать, и окажется, что из десяти девять разболтаны вдребезги. Перенапряжение нервов подкашивает пилота. Летя, вы находитесь в беспрерывном ожидании какого — нибудь несчастья. Откуда оно придет? Вдруг остановится мотор, оборвется проволока, треснет винт… Вы могли перед подъемом аккуратнейшим образом осмотреть весь аппарат, все равно там, наверху, мозг от сверлящего ожидания катастрофы не отделается. Братья Райт не сядут на аппарат, пока вдоль и поперек не освидетельствуют каждую проволоку. И что же — разве это спасло их от падений? Со всем своим благоразумием они, вконец развинченные, с трижды перебитыми ребрами, должны были отказаться от создания новых рекордов».
Блерио знает, что говорит. Недавно Уилбер Райт отверг предложение совершить перелет Нью — Йорк — Олбэни за 25 тысяч долларов:
— Я отныне лишь фабрикант. Я не желаю больше быть акробатом.
* * *
Из песни слова не выкинешь. Из истории — строки, даже если она, что поделать, заставляет несколько потускнеть ореол великой личности.
В 1909–1910 годах братья Райт возбудили судебные дела против других конструкторов и фабрикантов, в частности Фармана и Блерио.
Зимой 1909 года в САСШ был приглашен по контракту для ряда показательных полетов французский маэстро (скажем по современному — ас) Луи Полан. В Нью — Йорке он был тотчас вызван в суд, и судья Ганд решил дело в пользу истцов — Райтов, доказывавших, что конструкция биплана Фармана ранее запатентована ими — речь шла, в частности, о руле глубины.
Франция возмутилась. Франция увидела в этом акте черты явного и недобросовестного протекционизма. Решение суда было кассировано. Свидетель защиты, бывший наставник Райтов почтенный профессор Октав Шанют, сделал в заседании сенсационное сообщение: патент, к примеру, на элероны зарегистрирован еще в 1901 году французским инженером Пьером Муйяром. Публика встретила его речь свистом и топаньем.
Бедняга Полан! Хорошо знавший его Михаил Ефимов, русский пионер воздушных трасс, говорил: «Луи — отличный летун, но коммерсант до мозга костей. Предложи ему тысячу рублей, он взлетит и на последней развалине». Подписывая контракт с антрепренерами соседних штатов, он рассчитывал, как минимум, на полмиллиона долларов. Единственное, что отчасти ему помогло: для деловых американцев контракт — понятие святое. Он получил разрешение совершить лишь один полет — близ Нью — Йорка. Да и то по приземлении вместо гонорара ему был вручен исполнительный лист на 125 тысяч франков.
Разочарованный, раздосадованный, он покинул негостеприимный Новый Свет.
Французские авиаторы заявили о разрыве отношений с американцами, об отказе участвовать в наипрестижнейшем международном состязании аппаратов легче и тяжелев воздуха — Кубке Гордон — Беннета.
Тотчас аэроклуб Североамериканских штатов уведомил аэроклуб Франции, что по соглашению с Райтами к будущим участникам тура и конструкциям их машин претензий не будет. Мирное соглашение состоялось, но было прервано менее чем через год. Гражданский суд французского департамента Сена начал слушание по иску Райтов ко всему воздухоплавательному миру…
Но довольно, право, скандальной хроники. Уилбер и Орвилл Райты ушли с переднего края авиации, заслуги их в памяти нашей живы и пребудут в ней навеки.
Глава пятая
Не пора ли нам, впрочем, мысленно миновать пограничную станцию Вержболово, покосясь неприязненно, как все интеллигентные люди того времени, на мордатого чина железнодорожной жандармерии с «селедкой» на боку, и перенестись в родные просторы, где авиатика — не лихой подросток, как там, у них, но младенец новорожденный?
Чьи это стишки любили повторять отечественные скептики — англоманы, франко — или германофилы? «Новаторы до Вержболова, что ново здесь, то там на ново».
В свое время во Франции некий лейтенант Собран выпустил книгу «История 33–го полка легкой инфантерии» и привел там любопытный эпизод. В 1812 году, в пору Отечественной войны, голландец Смит предложил императору Александру I применить против войск Наполеона летательный аппарат. Даже представил через московского губернатора графа Растопчина проект оной машины, способной метать бомбы (таковой, увы, не сохранился). Мысль понравилась государю, велено было выдать голландцу все необходимое для постройки. Растопчин же в одной из излюбленных своих афишек (вспомним «Войну и мир») известил обывателей Первопрестольной, что ежели над головами своими узрят они летучее судно, то пусть не пугаются, наипаче же не палят из ружей, ибо сей воздушный корабль, способный, к слову, подымать до полусотни воинов, не французам, а нам принадлежит, им же — гроза божия. Впрочем, Наполеон уже стоял на Поклонной горе, а некие части неготовой машины на ста пятидесяти подводах спешно увозили в Нижний Новгород. Там Смит изъявил недовольство нерасторопностью и бестолковостью подручных туземцев, власти — капризами Смита, он исчез, а что дальше было, и не легенда ли это все, неведомо.
Можем обратиться и к более ранним временам.
Из протокола заседания Российской Академии Наук от 1 июля 1754 года: «Господин Советник Ломоносов показал придуманную им машину… назначение коей должно быть в том, чтобы работой крыльев, приводимых в сильное движение пружиной, прижимать воздух и поднимать машину в направлении верхней воздушной области».
Поскольку чертежи до нас тоже не дошли, трудно судить, имелось ли в виду нечто подобное махолету либо геликоптеру, о котором, как знаем (видели рисунки, запечатлевшие мечту), размышлял еще Леонардо да Винчи…
Так что вопрос о том, где ново и где нет, непростой. Вечный вопрос: где начало того конца, которым оканчивается начало.
Начнем с 1908 года. С момента создания у нас сразу двух аэроклубов: в Санкт — Петербурге — Российского Императорского и на черноморском берегу, на Дерибасовской, — Одесского.
И представим, что делали в том девятьсот восьмом году будущие герои и страстотерпцы перелета.
…Казань, здание Судебной палаты. Над чем корпит скромный юноша приятной наружности, чиновник одиннадцатого класса Табели о рангах, то бишь коллежский секретарь, по должности же помощник секретаря 1–го уголовного департамента?
Дело о крестьянине Бобкове 18 лет, каковой, разбив окно, забрался в запертую квартиру мещанки
