Моя бабушка, проживавшая в городе-герое Одессе, увидев меня после долгого перерыва, сказала с характерным остроумием, которое принято тренировать на близких:
– Вижу, вижу, у девочки глазки маленькие, а ножка большая, значит, за доброго человека нам ее не выдать…
Мама обиделась и больше никогда меня к бабушке не привозила.
Папа работал в трех местах. Их никогда не было дома, и я бегала с ключом на шее. Как большинство детей в нашем городе.
…Все изменилось в один момент. Мой папа внезапно стал губернатором. Необъяснимое превращение простого человека в важную персону. Хорошо, что Юлианий Семенович так подробно мне это объяснил. Хотя я все равно не поняла, почему именно на моего отца указал перст Божий.
Мы жили в то время уже не в коммуналке, а в блочной башне, в кооперативной квартире на окраине города в спальном районе. У нас в квартире стояла чешская полированная стенка, такая низкая и крайне лаконичная, ее полированный фасад украшали только белесые клинья, якобы причуды дерева, которое пошло на производство этой стенки. Были также два кресла и торшер. Был ковер. Хрусталь. Как у всех нормальных людей. Квартиру закрывала тонкая дверь, которую несколько раз вышибали ногой – когда случалось, мы теряли ключи.
Но в тот день к нам в квартиру ввалились незнакомые пьяные дядьки, в руках одного из них была початая бутылка шампанского, и он, осмотрев наше имущество, сказал: «Здесь жить нельзя!» И остальные дядьки, презрительно осмотрев потертые обои и холодильник «Минск», согласно покачали головами.
Назавтра нам поставили новую железную дверь в квартиру. А через месяц мы въехали в другую квартиру, в центре города, около дворца.
Квартира, в которую мы въехали, состояла из двух квартир, она была огромная, с высокими потолками, лепниной и старинным наборным паркетом. Я блуждала по ней, прикидывая, сколько народу из моего старого двора я могу сюда пригласить, чтобы устроить игру в прятки.
Подъезд дома был древний и заплеванный, как египетские пирамиды, которые я увидела спустя много лет, путешествуя в окрестностях Каира. А правая стена, на которой висели помятые почтовые ящики с заплатками газетных брендов – чаще всего, «Советской России» и «Труда», вся была в трещинах и щелях между кирпичной кладкой, как Стена плача. Туда-то, наверное, древние евреи, живущие в нашем доме, засовывали записки к еврейскому Богу с просьбами типа: дорогой Бог, вразуми мою дочь, дай ей побольше ума и жениха хорошего!
В подъезде воняло крепкой смесью кошачьей и человечьей мочи. В наш подъезд заходили помочиться разного рода люди, спешащие по делам в центре города. Платных туалетов в нашем городе тогда еще не было, а дом удобно был расположен на торговых путях и на подступах к туристическим объектам.
Когда лифт поднимался вверх, он дрожал и явно хотел упасть. И если подняться до последнего этажа, там начиналась маленькая лестница, которая вела на чердак. Дверь на чердак не запиралась.
Мама для начала добрых перемен в моей жизни устроила меня в другую школу, в центральную, мало того, это была школа при какой-то международной организации, кажется при ЮНЕСКО. С преподаванием ряда предметов на английском языке. Мне было четырнадцать лет. На дворе была ранняя веселая бандитская демократия. Каждый день по городу мотались люди с флагами. Поэтому в школе учились не только дети знати, но и простые дети коммуналок. Наш класс был поделен на две части. Одна часть углубленно изучала английский язык, а другая часть его учила не углубляясь. И в этой другой части я встретила свою первую любовь. Это был мальчик Рома из трудной семьи. Папа у него был обыкновенный военный. А мама – медсестра.
2. Про Рому, который был из трудной семьи
«Из всех наших мальчиков в классе только он один заставлял меня цепенеть. Он смотрел на меня равнодушно и безжалостно. На мои жалкие блеклые волосы, кривые зубы и светлые глаза».
Случилось это почти четыре года назад. К тому времени я уже год проучилась в новой школе. Рома… Он был самый высокий и крепкий. Широкий в кости. Его рука с широким запястьем уже обрастала мужской растительностью и заставляла меня неотрывно вглядываться в нее, представляя, какая это рука там, под серым рукавом его простой грубой рубашки. Голос у него был ломкий, с хрипотцой. У него были широкие, как сковорода, ладони и упрямый загривок. Глаза Ромы были того исключительного светло- голубого цвета, какого с трудом добиваются девушки с помощью линз. Он любил смотреть прямо в глаза учителям. За эту его странную манеру Рому, должно быть, назначили старостой класса.
Он меня не замечал. Я испытывала разнообразные эмоции в его присутствии. У меня пробегали мурашки по коже, если он равнодушно смотрел в мою сторону. У меня мокрело в трусах, и я мгновенно покрывалась потом, если мы соприкасались руками на физкультуре. Я шла в школу как на праздник лишь потому, что там был Рома. В его присутствии я не могла думать, плохо решала задачки, я вся превращалась в чувство. Короче, я была влюблена в Рому смертельно. Рома был самый завидный парень из всех, и шансы мои были невелики, но я рассчитывала на взаимность, потому что по характеру я была лидером. Воспоминание о том, как я из белого червячка превратилась в мотылька, пыльную дрянь, но ведь летающую, жило во мне, и моя генетическая программа упрямо гнала меня туда, где я неизбежно превращусь в бабочку ослепительной красоты. В моих слабеньких пыльных крылышках был заключен генетический код, который неминуемо вел меня к победе над земным притяжением. Я знала, что наступит день, и я оторвусь от серой земли, от ее пыльной поверхности и воспарю, налившись ярчайшими красками, блистая в солнечном свете. И не могла бы смириться, если бы мой шанс прошел мимо меня.
Роману тяжело жилось на свете. Его отец, военный, мало получал. А его мама была средний медперсонал. Медсестра. Начиная с шестого класса, Рома подрабатывал. Тогда стало модно мыть окна и фары у машин, когда машины останавливались на светофоре.
После школы Роман заходил к школьной уборщице, брал в кладовке свое личное ведро, тряпочки и шел на перекресток к Главной площади, где на светофоре пыхтело огромное количество немытых машин. Рома «держал» это место. Он был бригадир шайки маленьких оборванцев, которые крутились в этом уличном бизнесе.
Как только машины тормозили на светофоре, с обочин, со всех концов, к машинам неслись пионэры с тряпками и ведрами. Они брызгали на переднее и заднее стекло жидкостью под названием «Секунда» и протирали стекло, размазывая грязь. Мой Рома строго следил, чтобы водители оплачивали навязанные им услуги. Если кто-то негостеприимно закрывал окошко, демонстрируя свое пренебрежение к пионерам с тряпками, Рома шел вразвалочку к такому водителю, недвусмысленно размахивая большой палкой… На Сенаторской всегда были пробки, рвануть с места водитель не мог, и поэтому, завидев молодца с палкой, водители старались приготовить мятые десятки для детей. В этом случае Рома спокойно отходил в сторону.
Я приклеилась к бригаде, чтобы быть рядом с Романом. После занятий прямо на школьную форму я напяливала спортивный костюм «Адидас», надевала кроссовки и как рядовой член бригады шла на площадь. Я протирала стекла у машин лучше и быстрее малышей, потому что я была долговязая с длинными руками. Роман никогда не подходил ко мне помочь, а снисходительно взирал на мою активность откуда-то сбоку.
К вечеру, закончив трудовую вахту и рассчитавшись с малышней, которая сдавала Роману выручку, он, насвистывая, отправлялся домой со своим ведерком, чтобы утром снова принести его в школу. Сам он мыл машины уже очень редко. Но ведро с собой таскал.
И вот как-то шли мы с ним домой, он с ведром, а я просто так, счастливая от близости с ним, светило солнце, весна разливалась по организму целительным бальзамом. Сердце ухало в предвкушении счастья. Роман, по-видимому, оценив мою преданность, удостоил меня беседой, пересказывал историческую книжку, которую он читал в свободное время. Это была книжка о Древней Руси. Самый скучный, по-моему, период в истории. Много имен, какие-то князья, которых я не могла запомнить. Роман сыпал их именами, будто именами соседей по дому. А я все время прислушивалась, что у меня происходит в трусах. А там что-то тихо булькало и исторгало соки. И вдруг Роман говорит: «Я знаю, где можно достать пиво в банках!»
Пиво в банках – это тогда был страшный дефицит. Вообще пиво было дефицитом. Ну, не для моего папы, конечно, а в городе. Можно было купить «Жигулевское» в бутылках, постояв в очереди. Но в банках
