сказать:стихия, Мессия, какиееще тебе рифмы найти?В парижских кафе – ностальгия,в тайге – дистрофия почти,и – Боже ж ты мой! – литургия,и Дева Мария, и вдруг —петлички блестят голубые,сулят, ухмыляясь, каюк!Ведь с четырехтомником Даляв тебе не понять ни хрена!Ты вправду и ленью, и сталью,и сталью, и ленью полна.Ты собственных можешь Платонов,Невтонов плодить и гноить,и кровью залитые троныумеешь ты кровью багрить! Умеешь последний целковыйотдать, и отнять, и пропить,и правнуков внука Багровав волне черноморской топить!Ты можешь плясать до упаду,стихи сочинять до зари,и тут же, из той же тетрадиты вырвешь листок и – смотри —ты пишешь донос на соседа,скандалишь с помойным ведром,французов катаешь в ракете,кемаришь в полночном метро,дерешься саперной лопаткой,строптивых эстонцев коришь,и душу, ушедшую в пятки,Высокой Духовностью мнишь! Дотла раскулачена, плачешь,расхристана – красишь яйцо,на стройках и трассах ишачишь,чтоб справить к зиме пальтецо.Пусть блохи английские пляшут,нам их подковать недосуг,в субботу мы черную пашем,отбившись от собственных рук.Последний кабак у заставы,последний пятак в кулаке,последний глоток на халяву,и Ленин последний в башке.С тоской отвернувшись от петель,сам Пушкин прикрыл тебе срам.Но что же нам все же ответитьпрезрительным клеветникам? Вот этого только не надо!Не надо бубнить про татар,про ляхов и немцев, про НАТО,про жидо-масонский кагал!Смешно ведь… Из Афганистанавернулись. И времени нет.Когда ж ты дрожать перестанешьот крика: «На стол парбилет!»?Когда же, когда же, Россия?Вернее всего, никогда.И падают слезы пустыебез смысла, стыда и следа.И как наплевать бы, послать бы,скипнуть бы в Европу свою…Но лучше сыграем мы свадьбу,но лучше я снова спою!Ведь в городе Глупове детствои юность прошли, и теперьмне тополь достался в наследство,асфальт, черепица, фланель,и фантик от «Раковой шейки»,и страшный поход в Мавзолей,снежинки на рыжей цигейке,герань у хозяйки моей,и шарик от старой кровати,и Блок, и Васек Трубачев,крахмальная тещина скатерть,убитый тобой Башлачев,досталась Борисова Лена,и песня про Ванинский порт,мешочек от обуви сменной,антоновка, шпанка, апорт,закат, озаривший каптерку,за Шильковым синяя даль,защитна твоя гимнастеркаи темно-вишневая шаль,и версты твои полосаты,жена Хасбулата в крови,и зэки твои, и солдаты,начальнички злые твои!Поэтому я продолжаюнадеяться черт-те на что,любить черт-те что, подыхая,и верить, и веровать в то,что Лазарь воскреснет по СловуПредвечному, вспрянет от сна,и тихо к Престолу Христовупотянемся мы с бодуна! Потянемся мы, просыпаясь,с тяжелой, пустой головой,и щурясь, и преображаясьот света Отчизны иной —невиданной нашей России,чахоточной нашей мечты,воочью увидев впервыеее дорогие черты! И, бросив на стол партбилеты,в сиянии радужных слезнавстречу Фаворскому Светупойдет обалдевший колхоз!Я верую – ибо абсурдно,абсурдно, постыдно, смешно,бессмысленно и безрассудно,и, может быть, даже грешно.Нелепо ли, братцы? – Нелепо.Молись, Рататуй дорогой!Горбушкой канадского хлебазанюхай стакан роковой.
ЭПИТАФИИ БАБУШКИНОМУ ДВОРУ
3Распахнута дверь. И в проеме дверномколышется тщетная марля от мух.И ты, с солнцепека вбежав за мячом,босою и пыльной ступней ощутишьпрохладную мытую гладь половиц.Побеленных комнат пустой полумракпокажется странным. Дремотная тишь.Лишь маятник, лишь монотонность осы,сверлящей стекло, лишь неверная теньосы сквозь крахмал занавески… Но вновь,глотнув из ведра тепловатой воды,с мячом выбегаешь во двор и на мигослепнешь от шума, жары и цветов,от стука костяшек в пятнистой тени,где в майках, в пижамах китайских сидятмужчины и курят «Казбек», от вознина клумбе мохнатых, медлительных пчел.Горячей дорожкою из кирпичанестарая бабушка с полным ведромблестящей воды от калитки идет.Томительно зреют плоды. Алыча,зеленая с белою косточкой, всябезвременно съедена… На пустыреплохие большие мальчишки в футболи карты играют. Тебе к ним нельзя.От стойкой жары выгорает земля,и выцветет небо к полудню, совсемкак ситец трусов по колено. Водаупругой и мелкой реки пронесеттебя под мостом на резине тугой,на камере автомобильной (Хвалько«Победу» купили)…И так далековсе видно, когда, исцарапав живот,влезаешь на тополь – гряда черепицутоплена в зелени, и над дворомсоседним летают кругами, светясьплакатной невинностью, несколько птиц.
ВОСКРЕСЕНЬЕ
Перед рассветом зазвучала птица.И вот уже сереющий востокалеет, розовеет, золотится.Росой омыты каждый стебелек,листок и лепесток, и куст рябины,и розовые сосны, и пенек.И вот уж белизною голубинойсияют облака меж темных крони на воде, спокойной и невинной.И лесопарк стоит заворожен.Но вот в костюме импортном спортивномбежит толстяк, спугнув чету ворон.И в ласковых лучах виденьем дивнымбегуньи мчатся. Чесучовый дед,глазами съев их грудки, неотрывноих попки ест, покуда тет-а- тетпса внучкина с дворнягой безобразнойне отвлечет его. Велосипеднесет меж тем со скоростью опаснойдвух пацанов тропинкой по корнямдубов и дребезжит. И блещет ясногладь водная, где, вопреки щитамосводовским, мужчина лысоватыйуж миновал буйки, где, к поплавкамвзгляд приковав, парнишка конопатыйбессмысленно сидит. Идет семьяс коляскою на бережок покатый.И буквы ДМБ хранит скамьяв тени ветвей. На ней сидит старушкаи кормит голубей и воробья.И слышен голос радостный с опушкизалитой солнцем: «Белка, белка!» – «Где?» —«Да вот же, вот!» И вправду – на кормушкепронырливый зверек. А по водеуж лодки, нумерованные ярко,скользят. Торчит окурок в бородеверзилы полуголого. Как жарко.И очередь за квасом. Смех и грехнаполнили просторы лесопарка.Играют в волейбол. Один из тех,кто похмелиться умудрился, громкокадрится без надежды на успехк блондинке в юбке джинсовой. Потомкиворчливых ветеранов тарахтят —они в Афган играют на обломкахфанерных теремка. И добрый взглядМишутки олимпийского направленна волка с зайцем, чьи тела хранятследы вечерних пьянок. Страшно сдавленрукою с синей надписью «Кавказ»блестящий силомер. И мяч направленнарочно на очкарика. «Атас!»И, спрятав от мента бутылки, чинносидят на травке. Блещет, как алмаз,стакан, забытый кем-то. Викторинаидет на летней сцене. И поетто Алла Пугачева, то
