привычную работу.
Она отомкнула шпингалеты, рванула на себя балконную дверь. Посыпалась труха, обнажилась серая пыльная вата.
Тетя Клава вышла на балкон, посмотрела сначала вверх, потом вниз. Петуха не было нигде.
Был виден пустырь под куполом неба и четыре дома, четыре одинаковые высокие башни. Последний дом выстроили за зиму, пока балкон был закрыт.
Тетя Клава перебралась на соседний балкон и постучала в окно.
Долго ничего не было видно, потом шторы разомкнулись, как кулисы, и за стеклом возникли соседи тети Клавы, студенты-молодожены. Они стояли голова к голове, как перед фотообъективом, и смотрели на выступающую из мрака фигуру тети Клавы со вздыбленными от ветра волосами.
— Что случилось? — спросил молодой человек и отворил балкон. Одной рукой он придерживал балконную дверь, а другой прикрывал ноги тюлевой занавеской, и это одеяние делало его похожим на индуса.
— У вас кошка дома? — спросила тетя Клава.
— Она спит, — сказала девушка. — А что случилось?
— У меня цыпленок пропал, — сказала тетя Клава.
Сквозь беспечность и эгоизм молодости они каким-то образом расслышали, что у тети Клавы все остановилось внутри.
— Украли! — посочувствовала девушка.
— Нет. Сам ушел. Вырос и улетел.
— А где вы его взяли? — спросил «индус».
— На базаре купила.
— Так вы подите на базар и купите себе другого цыпленка, — предложила девушка.
— Но ведь это будет уже другой цыпленок.
— Ну и что? Он заменит вам прежнего.
— Никого никем нельзя заменить, — сказала тетя Клава. — Даже одного петуха другим…
Дул тугой сильный ветер. Над толовой тети Клавы медленно и мощно кружила роза ветров.
Четыре дома, как пилигримы, шли один за другим по краю пустыря.
ШЛА СОБАКА ПО РОЯЛЮ
— Сидоров!
— Я?
— Ты, кто же еще?
Сидоров медленно поднялся, на его лице остановилось недоумение и недоверчивое выражение.
— Иди к доске, — пригласил Евгений.
— Зачем?
— Отвечать урок.
— Так вы же меня вчера вызывали, поставили «удовлетворительно»…
Сидоров произнес не «посредственно», а «удовлетворительно». Видимо, к своей тройке он относился с большой преданностью и уважением.
— Ну и что же, что вызывал, — строго сказал Евгений. — Меня и сегодня интересуют твои знания.
— А что здесь, кроме меня, никого больше нет, что ли?
— Поторгуйся еще…
Сидоров отделился от своей парты и пошел к доске, сильно сутулясь и кренясь на одну сторону.
Повернулся лицом к классу. Постоял, возведя глаза к потолку.
— Я слушаю, — красивым басом произнес Евгений.
— «Узник». Пушкин. Нет… Пушкин. «Узник».
— Александр Сергеевич, — подсказал Евгений.
— Я знаю. — Сидоров отверг подсказку. — Александр Сергеич Пушкин. Стихотворение «Узник». Сижу за решеткой в сырой темнице…
— В темнице сырой, — поправил Евгений.
— Я так и говорю…
— Продолжай.
— Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный на воле орел молодой.
— Вскормленный в неволе.
— Я так и говорю.
Евгений промолчал.
— Александр Сергеич Пушкин. Стихотворение «Узник». Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный, — Сидоров чуть споткнулся, соображая, где вскормленный, — в неволе орел молодой. Мой грустный товарищ, махая крылом…
— Кто машет крылом?
— Товарищ.
— Какой товарищ?
— Ну, орел…
— Правильно, — сказал Евгений. — Дальше.
— Вы все время перебиваете, я так не могу.
— Начни с начала.
— Александр Сергеич Пушкин. Стихотворение «Узник». Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орел молодой. Мой грустный товарищ, махая крылом…
Сидоров прочно замолчал.
— Ты выучил?
— Я учил.
— Выучил или нет? — спросил Евгений и в этот момент почувствовал, как его сильно стукнули по спине возле шеи.
Он повел плечами и оглянулся.
…Не было ни класса, ни Сидорова.
Была комната с нежными сиреневато-розовыми обоями, мягкий, даже на глаз мягкий диван — такие стоят в гостиных у миллионеров. А посреди комнаты стояла Касьянова с сиреневой челкой, в сизых джинсах и в тельняшке.
— Ты где? — спросила Касьянова, ее глаза цепко читали его лицо.
— На уроке, — сказал Евгений.
— Почему?
— Вчера Сидоров еле-еле двойку на тройку исправил. А сегодня я его опять спросил.
— Двойки, тройки… А я?
— И ты, — сказал Евгений, глядя в ее тревожные глаза.
— Ты любишь меня?
— Да.
Евгений не мог представить себе, что Касья новой когда-то не было в его жизни или когда-нибудь не будет. Такое же чувство он испытывал к дочери: было невероятно, что шесть лет назад ее не существовало в природе, и невероятно, что когда-нибудь, далеко после его жизни, окончится и ее жизнь.
— Если ты любишь меня, тогда зачем мы каждый день расстаемся?
— Но ведь мы каждый день встречаемся, — вывернулся Евгений, и она увидела, что он вывернулся.
Касьянова очень хорошо знала его лицо и душу и умела по лицу читать все движения его души, и ей невозможно было соврать. Такое постоянное соглядатайство было даже неудобно.
