— Не падай — бросил Глеб, мельком взглянув на хрипящего рядом Толяна. — Дыши глубже. Немного осталось.
— Сраные уроды! — продолжал Крайчек прессовать отстающих. — Как вам удалось целых два года обманывать Родину?! Два долбанных года вас, никчёмных дегенератов, кормили и учили! Два года вы прожирали ресурсы, которые могли бы пойти в действующие войска! Бойцы на передовой недополучают паёк! И всё для того, чтобы вы, мерзкие никчёмный твари, могли и дальше влачить своё жалкое существование?! Нет! Не для этого! А для того, чтобы им, солдатам великой державы, умирающим ради её процветания, выросла достойная смена! Как думаете, достойная смена получится из вас, слизь аморфная?! Вы — позор своей Родины! Гнусные паразиты на её теле! А ну встать, размазня! Что ты там лопочешь?! Тогда ползи, раз не можешь бежать! Давай, вперёд! У тебя есть приказ! Выполняй! А если не можешь выполнить — сдохни!
Монолог снова начал отдаляться и, спустя минуту, затих, вместе со звуком двигателя. Траурная тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием, хрипами и шуршанием щебня, продлилась несколько кратких, но отчего-то ужасно неуютных мгновений, пока рёв мегафона не возобновился, приближаясь.
— Минус два, — сосчитал Глеб и в тот же момент почувствовал, как что-то тянет вниз его руку. — Зараза!
Преклов споткнулся, завалился вперёд и, стараясь удержаться на ногах, схватил соседа за рукав. Однако это не помогло, и он бухнулся таки на колени.
— Бля, Толян, вставай. Вставай, говорю. Твою мать, — Глеб закинул левую руку Преклова себе на шею и кое-как поставил того на ноги. — Шевелись, живее.
Дорога сделала поворот, и за деревьями уже показалась линия полосы препятствий с её хитроумными конструкциями.
Льющиеся из мегафона проклятия неожиданно прервались, и «Лис» рыкнул мотором, набирая ход.
— Имя! — зазвенело у Глеба в левом ухе, чуть не порвав барабанную перепонку.
— Глеб Глен! — отчеканил он громко, насколько позволяло сбившееся дыхание.
— Ответь мне, курсант — зачем ты тащишь этот мешок говна?! Мечтаешь стать Архангелом?! Или, может, у вас педерастическая любовь?!
— Никак нет! Пытаюсь сохранить боевую единицу!
— Вот как?! Едрёна мать! Да у нас тут герой! Хочешь стать героем, курсант?! Отвечай!
— Никак нет! Хочу помочь подразделению!
— Чем?! — Крайчек вытаращил глаза, изображая недоумение. — Положишь этого жирдяя вместо бруствера?!
— Никак нет! — надрывая связки, проорал Глеб, перекрывая звук двигателя. — Повреждения не критичны! Боец не нуждается в немедленной медицинской помощи и способен вести огонь!
— Ебать! Да ты ещё и гений! Не знал я, что курсант-второгодок способен определять степень нанесённого урона! А что если ты сейчас тащишь полудохлый кусок мяса, отставая от подразделения и снижая его огневую мощь в точке соприкосновения с противником?! Что, если этот раздолбай получил пулю в брюхо, и медленно подыхает, увещевая тебя на ушко в лёгкой контузии, потому как не хватает куску говна смелости умереть достойно, не цепляясь за жизнь, как последняя блядь?! Отвечай!
— Никак нет! Я абсолютно уверен в боеспособности единицы! В случае ошибки готов понести заслуженное наказание!
— Я смогу, — выдохнул Преклов, из последних сил перебирая ногами.
Крайчек, оценивающе смерив взглядом «раненого», снова поднял мегафон и направил его в ухо Глебу.
— Меня, щенок, не интересует твоя готовность! Марш на полосу! И прими совет — если ошибся, покончи с собой, сэкономь моё время!
«Лис» резко тормознул и, дождавшись отстающую группу, вновь заурчал мотором.
— Я смогу, — повторил Толян, облизывая пересохшие губы.
— Да, — кивнул Глеб. — Ты уж смоги.
Полоса в конце маршрута номер два представляла собой стандартный набор препятствий, какой размещается обычно на двухсотметровом отрезке, с той лишь разницей, что все масштабы были уменьшены в полтора раза.
Возле исходного рубежа, постукивая о ладонь электродубинкой, стояла младший воспитатель Репина.
Анастасия Репина. Сержант-штурмовик в отставке. Комиссована и направлена в учебный лагерь «Зарница» после тяжёлого осколочного ранения, из-за которого потеряла левый глаз и приобрела полкило титана в бедре, совсем немного не дослужившись до Палача. На вид ей было лет двадцать семь — тридцать, справа. Слева определить возраст не представлялось возможным, эта сторона лица являла собой пласт обожженной, иссечённой осколками кожи, натянутый на не менее изуродованные кости черепа. Светлые коротко стриженые волосы, прикрытые фуражкой, поджарая мускулистая фигура, облачённая в чёрный мундир, высокие отдраенные до блеска сапоги на стройных ногах. Прекрасная и кошмарная. Валькирия, лишённая радости полёта над усеянным трупами полем боя. Глебу всегда казалось, что её единственный зеленовато-серый глаз полон печали. Остатки лица хранили выражение каменной непоколебимости, а глаз грустил. Словно через него, как через узкую брешь в непробиваемых доспехах, сочилась наружу горячая струйка боли и тоски. Небольшая, едва заметная, но такая обжигающая. Валькирии было скучно без боя, без крови, без щекочущего ноздри аромата пороха, и она развлекала себя как могла.
— Вперёд, говнюки! Не останавливаться! Бегом, бегом, бегом!
Первые подошедшие к рубежу курсанты попали в зону поражения ударной волной ярости и почти физически ощутимой злобы. Валькирии не нужен был мегафон, она и без него отлично справлялась.
— Остановился — умер!
Чуть зазевавшийся перед прыжком через траншею курсант тут же схлопотал дубинкой по заднице и упал на дно, корчась от электрошока.
— Задумался — умер!
Ещё один любитель поразмыслить отправился тем же маршрутом.
— Струсил — умер дважды!
Рука с дубинкой сделала замах и нацелилась в приближающегося Преклова. Смертельная бледность, мотающиеся до пояса вожжи слюны и заблеванная куртка вполне чётко метили его как цель, готовую для отсева. Но Толян не спасовал. Даже не притормозил. Он с ходу перемахнул траншею, пробежал ещё десяток метров и, упав на брюхо, пополз сквозь проволочные ограничители.
— Задницы прижать! — Репина быстро переместилась от исходного рубежа к следующему препятствию, уступив место подоспевшему Крайчеку. — Ниже, я сказала! — электрошокер сухо затрещал приложенный к пятой точке не слишком осторожного курсанта, вынудив того вскрикнуть и нелепо раскорячиться под проволочным навесом.
— Живее, недоноски! Каждая секунда промедления приближает вас к смерти!
Электрический разряд снова проскочил между контактами, приложенными к мягким тканям, и отозвался вскриком.
— Едрёна мать! — загудел передохнувший немного мегафон, погружая отстающих в децибелы презрения. — Добежали, чёртовы выродки?! А я-то надеялся больше вас не увидеть! Что такое?! Устал, засранец?! Иди, ляг в канаву и подохни, только не путайся под ногами!
Глеб выбрался из-под проволоки и, пробежав следующий десятиметровый отрезок, залез на бревно.
— В бою у вас не будет второй попытки! — Репина ходила вдоль полосы, смещаясь всё ближе к конечному рубежу и высматривая жертв. — Упав, вы не подниметесь! Израсходовав силы, вы не успеете отдохнуть! Вас не будут журить за оплошность! Вас просто убьют!
Глеб, едва не соскользнув, прошёл положенные четыре метра и спрыгнул на землю. Следом, роняя капли слюны и пота, соскочил с бревна Преклов. Они почти одновременно перемахнули невысокий палисад и вышли на отрезок, заканчивающийся полутораметровым забором.
Картина приближающейся дощатой стены, растущей с каждым шагом, и улавливаемая боковым
