Положив на могильный холмик букет живых цветов, Дубравин направился к автобусной остановке…
Тихов все же явился, правда, с получасовым опозданием.
– Извините… Я вот…
– Ничего… – Дубравин понимающе кивнул. – Раздевайтесь. Садитесь.
Тихов, сумрачно посмотрев на Белейко, который копался в бумагах, снял черный кожаный плащ с меховой подстежкой, повесил его на спинку стула и сел, безвольно опустив руки на колени.
Даже сейчас, с осунувшимся и каким-то потускневшим лицом, он был красив. Казалось, что молочно-белой бархатной кожи на щеках никогда не касалась бритва; резко очерченные губы, немного тонковатые для удлиненного овала лица, были свежи и будто накрашены блестящей помадой: прямой, правильной формы нос был ни велик, ни мал – в самый раз. Светлые глаза – Дубравин никак не мог понять, какого цвета: временами они казались ему серыми, а иногда голубели холодными льдинками – смотрели на майора с выражением горестного недоумения, изредка прячась под припухшие веки, опушенные длинными ресницами. С крепкой шеей, ладно скроенный – изысканный дорогой костюм темно-синего цвета с искрой плотно облегал широкие, мускулистые плечи, – он был живым воплощением идеального мужчины в представлении Дубравина.
– Артур Вениаминович, насколько мне известно, вы знали Новосад, как никто другой.
– Она была моя невеста.
– У нее были враги? Или, скажем точнее, недоброжелатели?
– Сложно ответить на ваш вопрос… Недоброжелатели в общем-то были. Но враги, и чтобы так…
– В тот день она была у вас?
– Да. После того, как я уехал от Ольховского – надеюсь, вы помните нашу первую встречу? – мы с ней виделись. Она забежала ко мне на квартиру буквально минут на десять, а затем ушла. И больше я ее не видел.
– В котором часу это было?
– Вот уж не могу сказать точно.
– Хотя бы приблизительно.
– Кажется, где-то около двух часов дня…
– Странно…
– Что именно?
– Алифанова утверждает, что в это время они были еще в театре. По-моему, так… Сейчас проверю… – майор полистал папку с делом. – Да, я не ошибся.
– Честное слово, не помню. Может, немного позже. Если бы я знал, что это когда-нибудь понадобится…
– Если бы… Артур Вениаминович, а как она выглядела? Я имею в виду не внешний вид, а настроение. Не была ли она взволнована, встревожена?
– Нет. Даже наоборот – смеялась, шутила.
– Может, таким образом Новосад маскировала свое истинное состояние?
– Ни в коем случае. Она не умела притворяться. Что на уме, то и на языке – так говорят про подобных людей.
– О чем вы говорили?
– Разве теперь вспомнишь… Я угостил ее чаем… Ах, да, она говорила мне что-то о своей новой роли. В тот день режиссер театра предложил сыграть ей главную героиню в одной из пьес репертуарного плана на будущий сезон, и Валя была на седьмом небе от счастья. Помнится, я ее поздравил…
– Значит, она ушла, а вы? Что потом делали вы?
– Вскоре мне позвонил Ольховский, и я поехал к нему.
– Зачем?
– Тогда вы, простите, нам помешали. Мы собирались сыграть в преферанс, ждали еще одного товарища. Но – увы…
– Каким транспортом вы ехали?
– Извините, но я не понимаю, зачем вам это нужно?
– Артур Вениаминович, у нас работа такая; знать по возможности все, что касается обстоятельств дела.
– То есть, вы хотите сказать, что проверяете мое алиби? Вы… меня… подозреваете?
– Ни в коем случае. С какой стати? Но все-таки, как я говорил ранее, для нас все нужно и важно. Мы ведь как сборщики часов: пока на место не будет поставлен последний винтик, стрелки не закрутятся. Думаю, вам ясно.
– Если так… Я хотел поймать такси, но погода, помните, какая была… Поэтому пришлось ждать троллейбус; затем я пересел в автобус. Вот так и добрался к дому, где живет Ольховский.
– Игра состоялась?
– Конечно.
– Сколько времени она длилась?
– Закончили мы часов в одиннадцать…
Тихов ушел. Дубравин посмотрел на задумчивого Белейко, который за время допроса не проронил ни единого слова, и спросил:
– Что ты о нем думаешь, Бронек?
– Холеный парнишка. Артист, одним словом.
– Считаешь, что и здесь игра?
– Непохоже. Переживает здорово.
– Еще бы. Потерять невесту. И какую…
– Как ты насчет чаю? – Белейко включил чайник.
– С удовольствием. У меня, кстати, бутерброды есть.
– Не откажусь…
Друзья налегли на бутерброды с сыром. В окно кабинета вместе с метелью заглянули ранние сумерки.
12. ИОНА ХРОБАК
Подполковник Драч, грузный и неторопливый в движениях, пока длилось оперативное совещание, непрерывно ходил. Его левая щека вздулась, опухоль надвинулась на глаз, лицо кривила страдальческая гримаса. Время от времени он прикасался толстыми, словно обрубленными, пальцами к щеке и морщился: болел зуб.
Майор Дубравин, с потемневшим от хронического недосыпания лицом, а оттого хмурый больше обычного, изредка косил глаза на замерзшие окна кабинета начальника ОУР – наконец ударил крепкий морозец – и озабоченно пытался вспомнить, надел он младшему сыну вторые колготки, шерстяные, или нет.
А тем временем старший лейтенант Белейко, стараясь незаметно ослабить чересчур туго затянутый галстук, докладывал результаты своих изысканий:
– …Басалыго найти не удалось. Никаких следов. Ее подружки-спекулянтки слезно клянутся, что не видели Алину Кошачий Глаз почти неделю.
– Аэропорт, вокзалы? – спросил Драч.
– Проверил. Сомнения только по поводу железнодорожного вокзала. Думаю, что она все же в городе.
– Линейную милицию предупредили?
– Так точно.
– Фотографии?
– Размножены и розданы участковым, постовым, по райотделам.
– Тэ-эк… Что у вас есть по Чугунову?
– Проверяя знакомства и связи Басалыго, я натолкнулся на некоего Хробака Иону Лукича. Он проходил по делу ее мужа – как свидетель. Впрочем, если судить по материалам того дела – о продаже ворованных машин на запчасти, Иона Хробак в свидетели попал только благодаря счастливой для него случайности. И следственной недоработке. Он занимался реализацией дефицитных деталей на 'толчке'. А их поставлял ему муж Басалыго. На суде Хробак заявил, что понятия не имел о происхождении деталей. Отделался штрафом за спекуляцию…
– Прошу поконкретней. – Драч проглотил таблетку анальгина, запил водой. – Возвратимся к Чугунову.
– Майор Дубравин дал мне задание проверить, не существует ли какая связь между Хробаком и Семкой Заикой, которые были односельчанами. Так вот, жили они на одной улице. Иона Хробак дружил с отцом Чугунова, а значит, знал Семку достаточно хорошо. Это первое. И второе: Хробака опознали по фотографии жильцы обворованных квартир, где он представлялся то деревенским гостем, то стекольщиком.
– Наводчик?
– У нас с Дубравиным на этот счет сомнений нет: наводчик.
– Тэ-эк… – Драч повеселел. – Неплохо… Версия. Вполне, я бы сказал, подходящая. Итак, треугольник: Басалыго, Чугунов и Хробак?
– Связаны они крепко. Сомнений в том нет. А значит, не исключена возможность, что Семка теперь скрывается у Ионы Хробака.
– Логично. Басалыго 'засветилась', деваться ему вроде некуда. По нашим данным…
– Чугунов уверен в надежности своего убежища. Судя по всему, его связь с Хробаком давняя. Но Семка никогда в процессе следствия и на суде не упоминал своего односельчанина. Потому и думает теперь, что бояться ему особо нечего.
– Согласен, – подполковник посмотрел на часы. – Закончили. Дубравин и Белейко, прошу остаться. Остальные могут быть свободны…
Хробак, невысокий плосколицый старик с коротким приплюснутым носом, семенил, кутаясь в не по росту длинный полушубок. Он нес в руках объемистую хозяйственную сумку, почти доверху набитую съестными припасами. Хробак шел, не оборачиваясь и не глядя по сторонам, но его выпуклые темные глаза, чуть подернутые сизой пленкой, были насторожены и подмечали малейшие изменения в окружающей обстановке.
Возле продовольственного магазина он сбавил ход, поставил сумку на землю, долго шарил по карманам полушубка, наконец, вытащил носовой платок, которым и воспользовался, при этом незаметным, но острым взглядом окинув улицу и тротуар позади.
