— Это еще зачем?
— Отстегай свою глупую старую лошадь!
— Да ладно, Луш!
— Отхлещи ее, чтобы неповадно было доверяться тому, кому верить нельзя. Боюсь, никогда мы через этот овраг не перейдем. Никогда. Я сделалась какая-то слабая. Мне страшно.
Они долго молчали, и казалось, этому молчанию не будет конца. Как же им быть? Развигор обещал им помочь, так их уверил в своей дружбе… А теперь что? Вот снова стоят они над крутым склоном, совершенно беспомощные. И никакого моста и в помине нет, а там где-то пропадает маленький лосенок Люсик, и плачет, и волнуется, и ждет бедная его мать с переломанной ногой.
— Луш, хватит так стоять, надо что-то делать! — встрепенулся наконец Ивушкин.
— И то, хватит, — сказала Луша уже другим, бодрым голосом. Помогать нам некому. Мы с тобой, бояться не будем.
Ивушкину при этих словах показалось, что в душе его страх перед оврагом отступает, а его место занимает злость на Развигора и желание не зависеть от такого неверного, ненадежного существа. И по мере того как исчезал страх, проступали очертания моста, точно он сам собой наводился через овраг. Вот одна легкая дощечка. А вот рядом — вторая. Вот увиделась и третья. Выросли тонкие перильца. Светлина сказала правду. Мостик стал ясно виден, как только ими овладели решимость и отвага.
— Видишь, Ивушкин, видишь! — обрадовалась Луша. — Никогда не надо падать духом! А ну-ка, быстренько садись на меня верхом и зажмурься. У тебя от высоты может закружиться голова.
— А ты как же? — спросил Ивушкин.
Но Лушины копыта уже твердо и уверенно стучали по дощечкам. Они благополучно перебрались на другую сторону бездонного оврага. Деревья на этой стороне росли часто-часто. И был густым кустарник и подлесок. Солнечные лучи проникали сюда с трудом и казались тоненькими, редкими, косо натянутыми между небом и землей золотыми нитками. Лунные и звездные лучи не проникали совсем.
Шелест этого леса был особенный, сначала раздавался просто шорох, и все, а потом из него, как деревья из тумана, начинали выступать слова, после они снова погружались в шорох и становились непонятными.
— Луш, слушай.
Луша прислушалась.
— Ивушкин, по-моему, деревья поют.
— Но только не всегда понятно. Иногда просто шелестят, и все.
Они оба затаили дыхание и прислушались.
— Слышишь, Ивушкин, слышишь, вот опять — шелест превращается в слова!
И действительно, Ивушкин различил слова странной песенки:
Потом звуки песенки стали затихать, слова забормотались и перешли в шелест листьев, а потом стали опять понемногу превращаться в слова, еще чуднее прежних:
Потом опять листья зашелестели неразборчиво, и снова зазвучали слова:
И потом снова песня перешла в шелест, и Луша с Ивушкиным почувствовали, что они не запомнили из этой песенки ни единого слова.
— Луша, — сказал Ивушкин, когда песенка уже больше не возобновилась, — через овраг-то мы с тобой перебрались, но ведь нам еще темное поле надо перейти. А где оно?
Да, вот вопрос! Поля никакого не было, вокруг были одни только поющие деревья. Рядом рос малюсенький невзрачный кустик. Он не пел. Стоял молча. Поэтому Луша решилась обратиться к нему.
— Послушай, дружочек, — сказала она. — Ты не смог бы нам объяснить, как нам пройти к темному полю?
Кустик заметно испугался.
— Ой, а зачем вам? Говорят, там темно и страшно. Правда, я сам не видел.
— Нам нужно перейти через поле, — сказал Ивушкин.
— Ой! — опять ойкнул маленький куст. — А вы не боитесь?
— Нет, — отрезала Луша. — Так знаешь ты или не знаешь, как туда пройти?
— Надо идти по тополям.
— Лошади не умеют ходить по деревьям, — сказала Луша, и к ее голосу приметалась капелька огорчения.
— Да нет, — успокоил кустик. — Я не это хотел сказать. Просто от тополя к тополю. По стволам. Они выходят к темному полю. От них я про него и слыхал.
— Ах, вот что.
Луша немного успокоилась, вдохнула воздух своими мягкими влажными ноздрями, повела головой.
— Вон там, Ивушкин. Вот оттуда пахнет горьковато-сладковатым тополиным духом. Ты устал? Пойдешь или поедешь?
— Не устал я, Луш. Я пойду рядышком.
И они двинулись на тополиный запах.
