— Знаю, знаю, — пробормотал я, стоя к нему вполоборота. — Худо… Но что ж теперь делать?
— Иди сюда, садись. — Он подвинулся, опрастывая место на лавке. — Потолкуем.
— О чем?
— Обо всем… Ты, может, есть хочешь?
Эти его слова меня поразили и сразу обезоружили. И поколебавшись какое-то мгновение, я робко приблизился к столу.
Хозяин сидел спокойно. На столе перед ним лежал большой кусок вяленого мяса. И он не спеша отрезал тоненькие ломтики, и шумно жевал. И смотрел на меня, не мигая. И поигрывал длинным своим, тяжелым ножом.
Как и все якуты (это — раса монголоидов), был он коренаст и смуглолиц, с редкими кустиками усов, тяжелыми скулами и резкими коричневыми морщинами. Возраст его определить было трудно. А понять, о чем он думает — еще трудней! Маленькие глазки его были упрятаны глубоко и поблескивали остро и холодно. И хотя я сообразил уже, что скандала, видимо, не будет, — я все время держался настороженно, инстинктивно ожидая какого-нибудь подвоха…
— Ешь! — сказал он, придвигая мне мясо, — хочешь? Доставай-ка нож…
Ага! — подумал я, тотчас же, — начинается… И ответил, как можно небрежней:
— Нож я, конечно, могу достать. Он у меня всегда с собой… Но — не хочу.
— Что ж так? Мясо хорошее, медвежатина!
— Нет аппетита.
— Но, может, — нерпичьего сала? рыбьего жирку? Ты говори…
— Спасибо, — сказал я, — не беспокойся.
— Ты, что ли, больной?
— Да нет, просто — спешу. Не до еды. — Я пожал плечами. — Какая уж тут еда! Идти надо…
— Идти сейчас плохо, — отозвался он, — ветер поднимается, слышишь?
Некоторое время мы сидели так и беседу вели вполне светскую: о погоде, о здоровье, о всяких пустяках.
Достав трубочку и задымив, он поинтересовался тем, что я здесь делаю и откуда я родом? Я пояснил, что — заехал сюда случайно, а дом мой — в Москве. Он помолчал, катая трубку в зубах. И потом, приблизив ко мне скуластое, темное свое лицо, спросил:
— А бабу — имеешь?
— Нет. Холостой.
— Ай-яй, жалко. — Он поцокал языком. — Худо получается.
— Ничего, — успокоил я его, — всему свое время! Пока что спешить мне незачем.
— Вот то и жалко, что — незачем. Был бы ты здешний, имел бы бабу, — я бы к ней ходил…
— Что-о-о? — протянул я изумленно, — как?
— Однако ты, паря, глупый. — Он укоризненно качнул головой. — Ну, ходил бы к ней так же, как и ты вот — к моей… Ты же спал с ней! Может, теперь сына мне дашь.
— Да какой там сын, — отмахнулся я. — У нас с ней ничего и не было, не получилось. Я не смог — клянусь! Ничего не смог.
— Не можешь? — Он отшатнулся и захохотал. Высоко подбросил нож — и не глядя, поймал его за рукоять. И с силой вонзил в доску стола. — А я могу! О-го-го! Я много еще могу! Вот оставайся здесь, женись, — сам потом убедишься.
Я вскоре ушел. И заночевал в другом месте. Человек этот показался мне тогда очень уж диким и странным. Я так и не мог разобраться — где он шутит, где говорит всерьез? И лишь теперь, после разговора с Алешей, кое-что, наконец, прояснилось, стало мне понятным…
— Ну, а насчет мужской ревности, — сказал в заключение Алеша, — ты не думай, что ее вовсе нет. Я читал в одной книжке: это чувство свойственно абсолютно всем — и людям, и животным. Только проявляется оно по-разному.
— И тут, значит — тоже?..
— Конечно. Но обычно — в ранней поре, до женитьбы. Когда ухаживают, сватаются… Когда еще ищут невест… Вот тогда ревнуют всерьез, свирепо. Соперников не терпят! И убирают их с дороги безжалостно.
— Убивают, что ли?
— Случается и так. Но вообще-то вариантов много… Иногда поступают подло: портят соперникам красоту, понимаешь?
— Н-не совсем, — сказал я, поеживаясь.
— Будешь в Казачьем, — мигнул он, — разыщи там двух дружков, Попова и Долганова. Мужички это знаменитые, о них сказки рассказывают. Они тебе все разъяснят!
СВЕТОПРЕСТАВЛЕНИЕ
'Разыщи двух дружков, Попова и Долганова, — посоветовал мне Алеша, — мужички это знаменитые, о них сказки рассказывают'. Что ж, я так и сделал, при первой же оказии. Разыскал их, увидел…
Якуты — одно из первых северных племен, принявших крещение. Идею Бога принесли сюда русские конквистадоры — казаки. И хотя идея эта дошла до туземцев как-то плохо (вероятно, потому, что в Небо на севере никогда не верили и ждали от него всегда только — беду!), русский язык все же привился здесь, и русские имена — тоже… Иван Попов и Аким Долганов были якутами. Хотя и не совсем чистокровными: где-то в минувших поколениях к монгольской их дикой крови примешалась не менее дикая — казачья. Сочетание получилось своеобразное. И это наложило сильный отпечаток на их характеры, на весь их облик.
Впрочем, о натуральном облике этих людей судить было трудно… Когда я впервые увидел их, я испытал мгновенное головокружение. Передо мной, во дворе Долгановского дома, сидели два чудовища. Один был как бы обструган начисто, лишен ушей и носа, и верхней губы. Из-под нее торчали длинные, желтые, лошадиные зубы… Лицо же другого вкривь и вкось исполосовывали рваные розовые шрамы. И, кроме того, приглядевшись, я понял, что он — совершенно слеп.
Они сидели на лавочке — рядышком. И были немы и недвижимы, как истуканы, как какие-то мрачные языческие идолы.
Я окликнул их через ограду и поздоровался. Но мне никто не ответил. И тотчас же безносый — Иван Попов — поднялся, обеспокоенный. И вслед за ним встал с лавки слепой.
И они медленно, держась друг за друга, взошли по скрипучим ступенькам крыльца — и скрылись в избе.
И дверь захлопнулась.
Вот так они, в общем-то, и жили — обособленно, отчужденно. С посторонними не общались. И не расставались друг с другом ни на миг.
Они были закадычными друзьями!
Но такими они стали не сразу; в ранней молодости их разделяла лютая, непримиримая вражда…
История эта началась еще до революции. Подробностей ее теперь уж никто почти и не помнил! В селе ходили различные слухи, смутные воспоминания… Но было достоверно известно: породила их вражду — ревность.
Иван и Аким влюбились в местную девушку, красотку (звали которую так же, как и реку, — Яной!).
И крепко подрались из-за нее — по пьяному делу. И кто-то из них пригрозил другому:
— Станешь у меня на дороге — будет худо. Убивать я тебя не стану, но красоту попорчу. И сильно! Так что Яну ты все равно не получишь!
И тогда-то оба они — при свидетелях — поклялись: 'до смерти друг друга не убивать, но красоту, по возможности — портить!'
И вот, началась диковинная охота — и тянулась она долго. Враги подстерегали друг друга на островках Янского лимана, в окрестных болотах, в ивняковых зарослях тундры… И всякий раз, столкнувшись, они отчаянно и свирепо дрались. И каждый норовил при этом, полоснуть ножом по лицу соперника — 'подпортить ему красоту'.
Однажды Иван подкараулил в ивняке Акима. Свалил его, связал. Начал кромсать ему лоб и щеки, и невзначай — острием ножа — выколол сопернику глаз.
В следующий раз повезло Акиму. И тот вдоволь насладился местью! И Иван тогда прибрел в село обезображенным, — безносым, с обрубленными ушами, с напрочь отрезанной верхней губой.
Несколько недель он отлеживался дома, взаперти. А когда, наконец, залечил раны и вышел, оказалось, что Аким исчез.
Он бежал из села, и след его уходил в горы. И вдогонку за ним, по этому следу, отправился Иван.
О красавице Яне оба они, к тому времени, забыли… Теперь уж им было — не до нее! О каком сватовстве могла тут идти речь? Оба понимали: с этим отныне кончено навсегда.
И вскоре Яна благополучно вышла замуж за норвежца — штурмана китобойной шхуны, и навсегда покинула тундру.
А эти двое по-прежнему продолжали безумную свою охоту. Любовь была для обоих потеряна, кончена — и осталась им только ненависть, только месть.
Какое-то время оба они скитались в чащобах верхоянского хребта, и жуткие их образы удивляли тамошних жителей, пугали их. И вот тогда, постепенно, стали возникать всевозможные небылицы и россказни, в которых Иван и Аким представали в виде таежных леших, полночных оборотней… Да они и действительно выглядели такими!
А затем — уже в начале тридцатых годов — оба внезапно воротились домой.
Воротились вместе. Воротились — друзьями! Аким теперь полностью ослеп, и шел по селу, запрокинув голову, уставя в небо пустые, выколотые свои глаза. А рядом, бережно поддерживая его, шагал Иван (когда-то красивый, озорной, кудрявый парень.) И был он — оскаленный, без ушей и без носа — похож не на живого человека, а скорее, на оживший труп…
Смотреть на них сбежалось много народа, но все молчали, пораженные. И монстры эти шли, окруженные безмолвием — словно в пустоте, в безлюдной пустыне.
Акимовский дом стоял на самом краю села, над лиманом. Иван привел слепца туда — и они медленно, держась друг за друга, взошли по скрипучим ступенькам крыльца. И скрылись в избе. И дверь захлопнулась.
И еще одна, не менее странная личность повстречалась мне в этих краях — только уже не в тундре, а в горах, в верховьях Яны, у ее западного притока, Сарманга.
Тайга там тихая, малолюдная, дремучая. Она не густа, но богата всяческой дичью. А климат сравнительно мягкий — много мягче, к примеру, чем в Верхоянской долине.
Есть в окрестностях Сарманга немало ущелий, доверху заваленных сугробами и словно дремлющих в пышных пуховинах. Над ними разливается голубоватое снежное сияние, и дышится там легко! И крепко — до головокружения — пахнет свежей хвоей, густым смоляным настоем.
