могли принимать участие все свободные мужчины. Это было самое подходящее место для того, чтобы встретиться со старыми друзьями, купить меч, продать землю, выдать замуж дочь, появиться перед публикой в своей новой одежде и разделить со всеми восторг общенационального единства.
Но реальная власть находилась в руках
И все же, несмотря на все его несовершенство, Исландия многим обязана альтингу. Место, в котором он был расположен, отличалось особой, суровой красотой. Обширная равнина Тингвеллира на юго-западе острова, раскинувшаяся между обрывистыми ущельями с одной стороны и самыми большими и красивыми озерами Исландии — с другой. А на заднем плане все это великолепие обрамляли далекие горы — разные по форме, но одинаково красивые. Этот ландшафт был создан огнем, землетрясениями и активной вулканической деятельностью. Трудно представить место, которое больше подходило бы для заседаний национального представительства.
Во время споров, сопровождавших решение вопроса об утверждении христианства государственной религией, все присутствующие разделились на два враждующих лагеря, и в этот момент на альтинг прибыл человек, возвестивший о том, что в Олфусе на поверхность вырвался подземный огонь. Тогда один из язычников заметил, имея в виду вопрос о распространении христианства: «Неудивительно, что боги сердятся на подобные речи!» Но на это ему возразил старый Снорри Годи: «А на что сердились боги, когда вырвалась из-под земли та лава, на которой мы сейчас сидим?» Даже в Исландии трудно было бы подыскать более впечатляющее проявление божественной (или подземной) силы, чем трещины и ущелья Тингвеллира. Он быстро стал местом для национальных собраний. Каждый год, в июне, здесь собирались представители
Могущество священнослужителей, олицетворявших собою всю власть на острове, стало несомненным свидетельством того, что средневековая Исландия никогда не была демократическим государством в полном смысле этого слова. Иначе это выглядело бы слишком неестественно. Еще меньше мы имеем оснований считать ее теократией, так как даже в языческие времена, и уж тем более после принятия христианства, авторитет
ЖИЗНЬ И ЛИТЕРАТУРА
Во всех прочих аспектах исландцы также не всегда выказывали себя благоразумными колонистами. Так, например, многие из поселенцев начали свою жизнь на острове с того, что стали возводить себе такие же большие дома, к которым они привыкли на родине. Но сооружение подобных домов требовало большего количества строительного леса и отопительных средств, чем мог им предоставить их бесплодный, холодный и сырой остров. Здесь не росли ни дуб, ни береза, ни хвойные деревья; к тому же в этой стране «камней, камней и снова камней» по какой-то вселенской иронии фактически не было камня, пригодного для строительства. Даже могильные плиты приходилось привозить издалека. Поэтому дома стали строить из торфа, и толщина их стен составляла от 3 до 6 футов, а на крыше летом могли пастись овцы. Но внутренний каркас дома был все-таки деревянным, а для большого зала эпохи викингов (от 60 до 100 футов в длину) требовались большие опорные столбы и поперечные балки. Поэтому уже к XI столетию исландский дом начинает менять свой облик: большой зал делится на две части, а иногда к нему добавляются и другие комнаты. И появившийся к концу республики дом меньшего размера и иной формы стал несомненным свидетельством запоздалого признания суровой действительности. Опять же, исландцы так и не научились правильно одеваться, чтобы защитить себя от дождя и холода. Их обувь была совершенно непригодна для местного климата и здешнего земляного покрова. В голодные времена они даже не научились есть все то пригодное в пищу, что имелось на острове, а их рыболовные снасти также были далеки от совершенства. Но что хуже всего, они оказались совершенно непредусмотрительными хозяевами. В стране, где баланс между эрозией почвы, ускоряемой резкой сменой холода и оттепелей, и почвообразованием был крайне неустойчивым, они вели себя как истинные расточители, уничтожая защитную кустарниковую поросль и изводя леса случайными пожарами. Но, тем не менее, хотя они этого и не осознавали, они жили за счет своей земли. И так продолжалось почти три столетия, пока общий упадок в стране не достиг таких размеров, что почва целых округов оказалась повреждена эрозией. За исключением того, что касалось непосредственно его владений, исландский хуторянин являлся типичным расхитителем. Как бы то ни было, по той или иной причине, в результате ли неудачного расположения или целой серии неурожайных лет, но из 600 хуторов, упомянутых в «Ланднамабок», примерно четверть постепенно обезлюдела. Но еще более явно этот факт обозначился в регистре хуторов за 1703 год, где количество занятых хуторов составило 4059, а покинутых — 3200. Правда, было бы ошибкой считать, что все эти хозяйства опустели из-за плохого управления. Немалую роль сыграли в этом процессе и неблагоприятные природные условия.
Но в то время как 60 тысяч жителей острова постепенно накапливали проблемы, которые обрушились на их голову в XIII столетии, они же одновременно подготовили необычайный триумф в сфере литературного творчества. Первые поколения исландцев были счастливыми наследниками и хранителями необычайно яркой и своеобразной культуры, которая процветала в то время в Скандинавии и о которой мы можем судить по кораблям, рабочим инструментам, оружию, скульптурам, надписям и прочим образцам, представленным в музеях Осло, Стокгольма и Копенгагена. Все эти предметы являются ярким свидетельством необычайного мастерства норманнов. Но Исландия налагала свои ограничения на эту культуру. На острове практически не было поделочного камня и дерева, пригодного для резьбы (хотя до нас дошел ряд замечательных образцов, по которым можно судить об уровне мастерства исландцев, — как, например, дверь церкви в Вальтьовсстадире). Там не было достаточно металла для литья. Существует также очень мало свидетельств того, что исландцы интересовались музыкой. Выразить свои артистические наклонности они могли лишь посредством слова, и по особенной милости судьбы многое из написанного ими сохранилось до наших дней. Долгие, темные зимы были хорошим временем для сочинительства, а необходимость убивать большую часть приплода скота привела к тому, что у исландцев не было недостатка в тонком пергаменте. Введение христианства и ознакомление с книгами привели к распространению практичного алфавита и удобного книжного формата. Переписывание и копирование книг, получившее начало в имениях богатых вождей, епископов и в монастырях на севере и юге страны, а позднее распространившееся по всему острову, развернулось в доселе невиданном масштабе. До сих пор в библиотеках Европы находится около 700 исландских манускриптов или их фрагментов, но все это, по словам Сигурда Нордала, не более чем «жалкие обломки, оставшиеся от целой флотилии». Общее же количество таких манускриптов было, по самым скромным подсчетам, в десять раз больше.
Содержание значительной части этих манускриптов известно далеко за пределами Исландии. Наиболее значительным из них является «Кодекс Региус 23654», в котором собраны Песенная Эдда — подлинное сокровище германских народов, и два творения Снорри Стурлусона: Прозаическая Эдда, в которой этот замечательный мастер восстановил языческую мифологию норманнов, поведав о том, «как жили боги и как они умрут», а также «Хеймскрингла» — великолепная «История норвежских королей», которая считается непревзойденным описанием национальной норвежской истории. Здесь же представлены семейные саги (общим числом около 120), поэзия скальдов и другие стихи, которые сохранились, будучи вставленными в прозаический текст.
Менее знакомыми, но столь же ценными для читателей, интересующихся северной историей, являются такие фундаментальные труды по истории Исландии, как «Либеллус Исландорум» Ари Ученого — «отца исландской истории», и «Ланднамабок» с ее описанием освоения земель, первыми поселенцами, их детьми и внуками. Не менее интересны мифологические и легендарные сказания древних времен: «Форнальдарсёгур» — повествование о чудесах и приключениях, о славе Скьёльдингов и горестях Сигурда и Гудрун; епископские предания, а также на редкость драматичное описание исторических событий XII и XIII веков — «Сказание о Стурлунгах». Но помимо этих великих народных произведений, существует немалое число других, менее значительных литературных свидетельств эпохи. Исландцы с огромным усердием переписывали и переделывали на свой вкус произведения зарубежных авторов. Они перевели историков всех периодов — от Саллюстия до Джерри Монмаута. Существует многотомная коллекция произведений, описывающих деяния святых и апостолов. С неменьшим энтузиазмом исландцы перевели с романских языков сказания о Тристане и Ивейне, Эрике и Бланчефлоре. Складывается общее впечатление безграничной и бесконечной деятельности, широкого и мощного потока словесности, вытекающего из восприимчивых и пылких умов и вливающегося в бесчисленные рукописи.
Саги, без сомнения, относятся к письменному периоду литературы. Мы уже выяснили, что условия жизни в средневековой Исландии необычайно благоприятствовали развитию устной повествовательной традиции, и нам известно немало случаев, когда подобного рода истории рассказывались наизусть перед королями за родными пределами, а также на свадьбах, приемах и разного рода собраниях у себя дома. Но саги в том виде, в котором мы их знаем, имеют литературную традицию» Вне сомнения, устные рассказы и стихотворные произведения также послужили тем материалом, который использовали в своей работе сочинители саг. Но было бы неверным считать, что они просто записывали истории, передававшиеся из уст в уста. Современная наука все более убеждает нас в том, что саги основывались на письменных источниках. Среди таких источников были произведения национальных и зарубежных авторов, исторические труды, легенды, проповеди и поучения. Среди работ, использовавшихся создателем «Сказания об Эйрике Рыжем», были не только устные истории потомков Торфинна Карлсефни, но, скорее всего, «Гренландская сага» и, вне всякого сомнения, «Стурлубок», а также «Жизнь Олафа Трюгвасона», написанная монахом Гуннлаугом Лейфссоном. Большое влияние оказала на исландские саги церковная литература, географические и генеалогические описания (последнее особенно верно в случае с такой книгой, как «Хауксбок»). Сочинители сказаний были, как правило, хорошо образованными людьми, ответственно относившимися к своей работе. Они умело обрабатывали как устный, так и письменный материал, и было бы несправедливо считать их простыми переписчиками ранних повествований.
Слово «сага» (множественное число «сёгур») означает «нечто рассказанное, облеченное в слова», а в более упрощенном понимании — прозаическую историю или повесть. Обычно этот термин используют для обозначения (точнее, выделения в особую группу) тех прозаических повестей, которые являются главным вкладом исландцев в литературу средневековой Европы, — и прежде всего так называемых «Исландских саг» («Ислендингасёгур»), повествующих о судьбах и взаимоотношениях отдельных героев и целых семей в так называемую «эпоху сказаний», которая длилась с 930-го по 1030 год. Семейные сказания, как их еще иначе называют, являются душой исландской литературы. Про эти сказания также говорят, что они «последнее и самое замечательное» отражение героической эпохи германских народов. Эти саги являются прозаическим (порой достаточно упрощенным) дополнением германской героической поэзии, о которой мы можем судить по таким образцам, как древнеанглийские «Беовульф» и «Мальдонская битва», древненемецкая «Песнь о Хильдебранде», латинские фрагменты, относящиеся к Вальтариусу и Ботвару Бьярки, а также исландские сказания о Хельге и Сигурде Драконоубийце. Концепции характеров и судьбы были у авторов саг теми же, что и у германских поэтов. Судьба, говорили они, всемогуща и неумолима. Человек полностью находится в ее власти. Но в том и заключается величие человека, который может принять свою судьбу, не сдаваясь ей при этом. Если человек безоговорочно покоряется року, то он просто глуп. Если он жалуется, хнычет или старается избежать предначертанного, он тем самым унижает свое человеческое достоинство. Есть лишь один правильный путь — всегда помнить о том, что обстоятельства могут быть сколь угодно плохими, важно лишь то, как человек ведет себя в этих обстоятельствах. В «Сказании о сожжении Ньяла» один хороший и благородный человек — Флози из опоясанного льдом Свинафелла, расположенного под Ватнаёкулем, — сжигает такого же хорошего и благородного человека Ньяла с его сыновьями (а также с пожилой женщиной и ребенком) заживо в их собственном доме, И делает он это вовсе не потому, что ему так хочется, — напротив, он ненавидит свою задачу, но судьба поставила его в такие условия, что он вынужден это сделать. По сути, в этом и заключается трагическая дилемма типичного германского героя: он выбирает не между плохим и хорошим, а между плохим и плохим, и у него нет никакой возможности избежать этого выбора. Именно из этого понимания судьбы и характера исходят авторы саг при выборе своих героев. Имя Бьярни Гримольфссона из «Сказания об Эйрике Рыжем» известно нам не столько потому, что он плавая к берегам
