эту гниль. Веревку тяни изо всех сил. Так, будто от этого твоя жизнь зависит. Да оно так и будет. Дергай, что есть мочи, понял? Перед тем как дергать, отвлеки охранника Чтобы хоть на секунду в другую сторону глянул… Это уж сам придумай…
— Подожди, — так же тихо ответил я. — Ты ведь должен быть готов. Ну, когда я за веревку потяну. Давай я скажу, что в небе два орла дерутся… Как только ты про орлов услышишь — сразу прыгай. Вроде сигнала это будет.
— Соображаешь. Ну ладно, давай говори про орлов. Но только уж тяни как следует.
— А что потом?
— А потом уж как выйдет. Держись рядом со мной и прикрывай мне спину. Да не отставай, коли жизнь дорога.
— Ты сумеешь прорваться?
— На все воля богов. Но я был одним из первых среди гладиаторов Вара. Да и во всей Капуе не многонайдется тех, кто на равных скрестит со мной мечи. Эти собаки, — он показал головой наверх, туда, откуда слышались тяжелые шаги надсмотрщика, — еще не знают, что за рыба угодила в их сеть.
— Как же они смогли схватить тебя?
— Да пьян я был в стельку. Напился на постоялом дворе и уснул А хозяин, шельма, с ними заодно. Так что проснулся я уже у них в повозке. Эх, хорошо бы к нему наведаться… Ну да ладно, об этом потом потолкуем. Ты все запомнил?
— Да.
— Ну, смотри, приятель. Если завтра струсишь или еще что… Тебе первому голову сверну.
— Не струшу, — твердо ответил я. — Слушай внимательно, и как только я скажу про орлов — прыгай, я тебя вытащу. И за спину не беспокойся. Никто к тебе сзади не подойдет, пока я жив…
Да, так вот высокопарно я и сказал Прямо как ритор какой. Больше мы ни о чем не говорили. Каждый остался наедине со своими мыслями. О чем думал фракиец, я не знаю. Сам же я раз за разом прокручивал в голове то, что мне предстояло сделать. И чем дольше я об этом размышлял, тем хуже мне казался план фракийца. Однако ничего лучше придумать я не смог. Оставалось надеяться на силу Скиласа и благоволение богов.
Глава 4
Едва небо над нашими головами посерело, временная тюрьма ожила. Я услышал голоса надсмотрщиков, бряцание оружия, звон цепей и скрип поднимаемых решеток. Сердце забилось часто-часто и гулко, как боевой барабан перед атакой. Я посмотрел на фракийца. Тот сидел прикрыв глаза и, казалось, дремал. Все мышцы его громадного тела были расслаблены, лицо спокойно. Я даже подумал, не надо ли его разбудить. Но в этот момент он приоткрыл один глаз и едва слышно произнес:
— Тяни что есть силы.
Я кивнул, облизал вмиг пересохшие губы и принялся молиться. Я просил у своих предков, чтобы они дали мне сил и храбрости сделать то, что я должен был сделать через несколько минут. Я молился так горячо, что не заметил, как решетка над нашей головой откинулась и в яму опустился конец толстой веревки. Грубый окрик заставил меня вернуться в этот мир:
— Эй, хватит спать, пошевеливайтесь! А не то пойдете на корм моим псам…
Я встал, ухватился за конец веревки и бросил взгляд на фракийца. Тот едва заметно кивнул.
И я, подтягиваясь на руках и упираясь ногами в каменную стену ямы, начал карабкаться наверх, туда, где меня ожидала либо смерть, либо свобода. Первое мне казалось более вероятным…
Дальше все было как во сне. Позже я не раз впадал в это состояние. Кажется, что ты спишь и видишь как бы со стороны то, что происходит с твоим двойником. Так было, когда я первый раз шел в атаку на копья бревков. Так было, когда вражеский дротик пробил мой доспех и вонзился на два пальца в грудь, а я лежал на земле, опрокинутый ударом, и не мог понять, что же на самом деле произошло: вроде бы только что бежал вперед, и вдруг вижу голубое небо и ноги моих товарищей, а совсем рядом с лицом — примятая трава… Так было, когда меня взяли в плен — единственного выжившего из центурии, окровавленного и ничего не понимающего, орущего сорванным голосом: «Сбить щиты! Сбить щиты!» Да всего и не упомнишь. Часто такое бывало — ты спишь наяву, а просыпаешься, когда все уже кончено. Тому, кто ни разу подобного не испытал, не понять этого ощущения. Оно и пугает, и притягивает… Во всяком случае, завораживает.
Оказавшись наверху, я огляделся, пытаясь хоть на мгновение оттянуть развязку. Если вы спросите меня, что же я увидел, вряд ли я отвечу вам. Это были просто какие-то движущиеся тусклые пятна на сером фоне. Что-то смутное, блеклое, издающее разные звуки… Как сквозь толщу воды до меня доносились голоса, стук молотков по железу, чей-то плач, лай псов.
— Что смотришь? Давай туда, — кто-то толкнул меня в спину.
С огромным трудом я заставил себя сбросить оцепенение. Уж не знаю, сколько на это сил ушло, но я смог посмотреть на говорящего. Это был низенький, но очень плотный мужчина в темно-синей тунике и плаще. На боку у него висел короткий широкий меч. Короче, чем меч легионеров, но шире. Я представил, как его лезвие с хрустом вонзится мне в спину, если я допущу малейшую оплошность. Эта мысль окончательно привела меня вчувство.
— Там старик… — прохрипел я. — Весь гниет. Я хотел помочь его вытащить…
— Ах, да, — поморщился надсмотрщик. Его грязное, изуродованное шрамами лицо стало похоже на сушеный финик. — Ну, давай, тащи его.
Прежде чем бросить веревку обратно в яму, я еще раз осмотрелся. Теперь я смог разглядеть приземистое здание из светло-коричневого камня, стоящее чуть поодаль, аллею кипарисов, несколько повозок, поставленных одна за другой, с десяток вооруженных людей самого омерзительного вида и раза в два больше пленников, которых тычками тупых концов копий подгоняли к повозкам. Некоторые пленники были в цепях, у кого-то просто связаны руки. На троих я увидел колодки. Два крупных, больше похожих на волков, пса грозно рычали, не спуская глаз с нескольких женщин, сидевших на земле чуть в стороне от повозок.
Один разбойник дышал мне в затылок, еще один, чуть повыше и поуже в плечах, в двух шагах от нас. Под серым плащом я разглядел кожаный нагрудник с нашитыми кое-как бронзовыми бляшками. Смотрел он в другую сторону, но я был уверен, что ему не понадобится и пары секунд, чтобы оказаться рядом. От остальных меня отделяло шагов десять. Немного, очень немного… Почти что ничего. Правда, ни дротиков, ни тем более луков при них не было, все были вооружены либо такими же, как у толстяка, мечами, больше похожими на кинжалы, либо длинными копьями, метать которые несподручно.
Прибавить к этому собак. Прибавить к этому одного человека верхом на коне. Прибавить к этому почти чистое поле со всех сторон, с небольшими островками рощиц. И что мы получим? Такие задачи грек не учил меня решать. Это не «Сколько получится, если от квинкункса отнять унцию?». Это куда сложнее…
— Ну! Уснул, что ли? — охранник пихнул меня так, что я чуть не свалился обратно в яму.
Медлить больше нельзя — эта мысль обожгла меня, как удар бича.
«Вот и все!» — пронеслось в голове.
Я бросил веревку в яму и, когда почувствовал, что за другой конец ухватился фракиец, завопил: «Глядите, орлы дерутся!», изо всех сил дергая веревку на себя.
Дальше все произошло настолько стремительно, что я даже толком не успел понять, что к чему. Словно кто-то выпустил смерч, выдернув пробку из кувшина, в котором тот долгие годы копил силу и ярость.
Ни до, ни после этого мне не приходилось видеть, чтобы человек двигался так стремительно и с такой всесокрушающей мощью.
Как камень из баллисты, фракиец вылетел из ямы и сбил с ног толстого охранника, сорвав у него с перевязи меч. Высокий охранник метнулся было к нам, но ножны, пущенные стальной рукой Скиласа, угодили ему прямо в лицо, заставив замешкаться. Этого оказалось Достаточно, чтобы меч варвара наполовину вошел в его ТУАь, точно между бронзовыми бляшками.
К нам уже бежали со всех сторон. Фракиец выхватил второй меч из руки сраженного надсмотрщика, а я подобрал отброшенное им копье. И вовремя. Псы, потеряв всякий интерес к женщинам, неслись прямо на нас, роняя слюну.
Первому острие копья вошло прямо в розовую пасть. Наконечник тут же обломился. В руках у меня осталось древко, которым я с размаху ударил второго пса по морде, когда тот уже распластался в прыжке. Тяжелая туша сбила меня с ног, и я покатился по земле в обнимку с ошарашенным зверем. Я ощущал, как под густой шерстью перекатываются, подрагивая от напряжения, железные мускулы, и понимал, что еще немного — и все будет кончено. Длинные желтые клыки вонзятся мне в горло, и я захлебнусь собственной кровью.
Я навалился всем весом на бьющегося, рычащего, истекающего слюной пса. И будто сам превратился в зверя. В ход пошли зубы и ногти. Я грыз, лягался, раздирал пальцами окровавленную морду, стараясь добраться до глаз, душил… Я не чувствовал ни боли, ни страха. Только пьянящую животную ярость, всепоглощающее желание рвать и терзать это мускулистое, покрытое шерстью существо, которое стало для меня в эту минуту самой смертью.
Мне повезло, что это был не настоящий боевой пес, о которых в свое время рассказывал Марк Кривой. Те были настоящими убийцами. Они бесстрашно бросались в самую гущу сражения и были грозной силой даже для защищенного легкими доспехами воина. У разбойников же были хоть и крупные собаки, но обученные не убивать людей, а, скорее, выслеживать и охранять. Это спасло мне жизнь. Палец наконец провалился куда-то в глубь черепа собаки, по руке потекло что-то густое и скользкое, а пес вдруг, жалобно заскулив, вырвался из моих рук и понесся прочь, тряся кудлатой головой.
Вся наша схватка длилась несколько мгновений, потому что, когда я вскочил на ноги, разбойники даже не успели еще добежать до фракийца. Тот стоял, широко расставив ноги, держа один меч на уровне живота, второй повыше, словно прикрывая шею и лицо. Я глянул по сторонам в поисках хоть какого-нибудь оружия. На поясе высокого охранника, который лежал раскинув руки, будто ждал подарка с небес, висел кинжал. Такие кинжалы носили солдаты легионов, расквартированных в Германии. Я бросился к мертвому надсмотрщику, и в этот миг за моей спиной раздался звон железа.
Как часто бывает в таких случаях, кинжал намертво прирос к ножнам. Я слышал вопли и отборную ругань, хрипы и удары. Я понимал, что фракиец сейчас один дерется против десятерых… И ничего не мог поделать с этим проклятым кинжалом. Чуть не плакал от ярости и отчаяния. И только когда за спиной послышались тяжелые шаги бегущего ко мне человека, кинжал наконец скользнул из ножен в мокрую от пота, крови и остатков вытекшего собачьего глаза ладонь.
Я успел повернуться как раз вовремя. Один из охранников, наверное, самый трусливый, несся ко мне, оставив своих товарищей умирать под ударами мечей фракийца.
Скажу честно — и тот, кто хоть раз стоял в первой линии, глядя на приближающуюся лавину противника, мне поверит, — я не испугался. Страшно бывает перед битвой. Иногда — после нее, когда вдруг вспомнишь, какой опасности подвергался совсем недавно. Но как только взревут трубы, давая сигнал к атаке, страх исчезает. Если бы человек мог бояться во время сражения, войны давно прекратились бы. Я сейчас не говорю о законченных трусах. Страх уходит вместе с человеческим началом, оставляя в тебе лишь дикого зверя. Иной раз это спасает жизнь. Иной раз — ведет к гибели. Но и то, и другое для тебя не имеет значения. Умрешь ты или будешь жить — зверю, живущему в этот миг в тебе, безразлично.
Тогда, в той стычке с разбойниками, мой зверь спас меня. Вместо того чтобы вскочить, я, сам не осознавая, что делаю, не вставая с колен, кинулся охраннику в ноги, будто нырял в воду. Тяжелый дорожный башмак врезался мне в бок, но сам надсмотрщик, перелетев через меня, рухнул на своего мертвого товарища. Не дожидаясь, пока он поднимется, я одним прыжком очутился сверху и с размаху воткнул кинжал в незащищенную шею, под самый затылок. Мужчина дернулся так, что я слетел с него, как с норовистого коня.
На словах вроде как получается, что мы чуть ли не целый день бились. На самом деле и минуты не прошло. Просто я пытаюсь рассказать со всеми подробностями. Вернее, с теми подробностями, которые мне запомнились. Странные вещи запоминаются почему-то… Шея, например, у разбойника, была темная, будто ее охрой покрасили, и вся в черных курчавых
