Чудовища и критики и другие статьи

страхом изгрызен, как бы ненароком не пропустить
литургии, угодной Господу, что той ночью
от Девы родился, Дабы наши страдания превозмочь.
И просил, сетуя: «Милосердный Боже,
И Мария кроткая, отрадная Матерь,
Мне бы прибежище, где обедню отбыть бы честь честью,
И назавтра — заутреню. Со слезами молю о том,
Повторяя «Отче Наш», «Радуйся, Дева» и «Верую»

(32.750–758).

Именно тогда, помолившись, покаявшись в грехах и трижды осенив себя знаком креста, Гавейн внезапно замечает за деревьями прекрасный белый замок и скачет туда: там он обретет куртуазный прием и ответ на свою молитву.

Из каких бы уж там более древних камней ни было выстроено сияющее, но прочное и надежное великолепие этого замка, какой бы поворот ни принял сюжет, какие бы еще подробности ни обнаружились — из тех, что автор унаследовал, но проглядел, или просто не сумел встроить в свой новый замысел, ясно одно: наш поэт ведет Гавейна не в логово демонов, врагов рода человеческого, но в обитель куртуазии и христианства. Там чтят Артуров Двор и Круглый Стол; там церковные колокола звонят к вечерне и веет благим воздухом христианского мира.

Поутру, той порою, весь народ памятует,
Как пострадать за удел наш народился Господь,
Под каждым кровом радость царит безраздельно,
Вот так весь дом в тот день, как должно, праздновал

(41.995–998).

Здесь Гавейну предстоит на недолгое время почувствовать себя «как дома», нежданно–негаданно окунуться в жизнь и общество, наиболее ему милые, где само его искусство вести куртуазную беседу и умение наслаждаться ею обеспечат ему уважение и почет.

Однако искушение уже началось. Возможно, при первом чтении мы этого не заметим, но по зрелом размышлении обнаружим, что эта диковинная повесть, это mayn meruayle [великое диво] [16] (неважно, верим мы рассказанному или нет), были тщательно переработаны рукою мастера, направляемой душою мудрой и благородной. Именно в привычной Гавейну обстановке, где он доселе пользовался самой доброй славой, ему предстоит пройти испытание: в пределах христианского мира и как христианину.

А если пентаграмма, с ее налетом высокоученого педантизма, словно бы вступающим в противоречие с художественным чутьем поэта–рассказчика[68], на краткое мгновение заставит нас встревожиться, что мы того и гляди утратим Фаэри и обретем формализованную аллегорию, нас тут же успокаивают на этот счет. Возможно, Гавейн и стремится к «совершенству» как некоему идеалу для подражания (ведь только благодаря наличию такого идеала он сумел к совершенству приблизиться), но сам он представлен отнюдь не как математическая аллегория, а как человек, как неповторимая личность. Сама его «куртуазность» подсказана не столько идеалами или модами его вымышленной эпохи, но проистекает из свойств его характера. Гавейну доставляет удовольствие утонченное общество нежных дам, его глубоко волнует и трогает красота. Вот как описывается его первая встреча с прекрасной Госпожой Замка. Гавейн прослушал вечерню в домовой церкви, а по окончании службы дама выходит со своего отгороженного места:

И вышла со свитой миловидных прислужниц —
Прелестная ликом, и плотью, и статью,
Она красою осанки сонмы дев затмевала.
Пленительнее Гвиневры она помнилась Гавейну.
Воздать должное даме через придел зашагал он…

(39.942–946)

Далее следует краткое описание красоты дамы, по контрасту с морщинистой, уродливой старухой, что идет с нею рядом:

Ибо сколь свежа госпожа, столь пожухла вторая;
Тут — на ланитах нежных пламенеют розы,
Там — щеки морщинами нещадно изрыты;
У одной покрывала вышиты светлым жемчугом,
Грудь и безупречная шея открыты взгляду —
Белее хладного снега, что лег на холмы;
У второй под покровами упрятана шея,
Плат многослойными складками оплел подбородок…

(39.951–958)

Чуть завидел Гавейн столь приветную леди,
С согласия лорда проследовал к дамам:
Ту, что старше, почтил, как пристало, поклоном;
Ту, что милее, галантно за плечи приобнял
И расцеловал вежественно, со словами учтивыми.

(40.970–974)

На следующий день за рождественским обедом Гавейна усаживают на возвышении рядом с дамой, и автор (как утверждает он сам) ставит себе целью из всего великолепия веселого пиршества изобразить радость и ликование лишь этих двоих:

Но верю я, что Вавейн [17] и миловидная дама
Друг с другом отрадно время проводят:
В забаву им было любезничать тихомолком,
По–соседски беседуя в веселии благонравном.
Ни один владыка долей столь дивной не взыскан
судьбой!
Под струнный перезвон,
Под барабанный бой