сказать? — в них много жизни; но многих клонит сон, и они начинают деревенеть… Много деревьев — просто деревья, но есть и наполовину пробужденные. А некоторые хорошо проснулись и становятся почти энтами. И эти перемены все время происходят. Верите, у некоторых деревьев бывает плохое сердце! Я не говорю о трухлявой сердцевине, нет. Это другое. Я знал несколько благородных старых ив над Рекой Энтов — увы! Их уже давно нет. Они сгнили до самой сердцевины, рассыпались в прах, но до конца оставались спокойными и нежными, как свежераспустившиеся листочки. А есть в долинах под горами деревья здоровые, крепкие, сильные и насквозь испорченные. Эта болезнь все шире расходится по лесам. Окраины у нас всегда были опасными. И очень темные места до сих пор есть.
— Это как в Старом Лесу на севере? — спросил Мерри.
— Да, да, похоже немного, только здесь хуже. Там на севере осталась только тень от Великой Тьмы, и местами живут злые воспоминания. Здесь у нас есть глубокие ущелья, где Тьма залегла навеки, а там живы деревья старше меня. Но мы делаем все, что можем. Не пускаем чужаков и легкомысленных. Воспитываем, учим, делаем обходы и выпалываем сорняки. Собственно, мы, старые энты, — пастухи деревьев. Мало нас осталось. Говорят, что с годами овцы становятся похожими на пастухов, а пастухи на овец. Только перемена эта происходит медленно, а овцы и пастухи живут недолго. У деревьев и энтов подобие наступает быстрее, а живут они бок о бок веками. Энты во многом похожи на эльфов: они меньше, чем люди, занимаются собой, зато лучше понимают, что делается внутри у других. И на людей энты похожи, потому что они быстрее, чем эльфы, меняют внешние формы и краски. Может быть, мы лучше и тех, и других, потому что более постоянны. Если уж чем-нибудь занимаемся, то подолгу. Некоторые мои соплеменники стали почти совсем как деревья, и нелегко найти повод, чтобы сдвинуть их с места. Они и говорят только шепотом. А у некоторых моих деревьев ветки гибкие, как руки, и многие из них умеют и любят со мной разговаривать. Конечно, всему этому положили начало эльфы. Это они будили деревья, учили их своему языку и сами узнавали лесные наречия. Эльфы всегда пытались понять мир и заговаривали со всеми живущими в нем. Когда наступила Великая Тьма, эльфы уплыли за Море или бежали в дальние края, где скрывались в укромных уголках и где до сих пор поют песни о Незапамятных Временах, которые больше не вернутся. Никогда. Да-да, когда-то Лес тянулся до самых Синих Гор, а здесь был всего лишь его восточный край. Вольные были времена! Я мог тогда целыми днями бродить и петь и не слышать ничего, кроме эха своего голоса, отраженного горами. Наш Лес был похож на Лотлориэн, только он был моложе, пышнее, с буйной зеленью. А как тут пахло! Я иногда неделями ничего не делал, только дышал…
Древесник смолк. Он все шел вперед, на удивление бесшумно переставляя огромные ноги. Затем, он что-то зашептал себе под нос, потом шепот стал громче и напевнее, хоббиты стали прислушиваться и вдруг поняли, что лесной великан поет для них!
Древесник закончил петь и шел дальше молча, а во всем большом лесу залегла такая тишина, что ни один листок не шелестел.
День угасал. Под деревья заползали тени. Наконец, хоббиты увидели перед собой крутой и темный горный склон — они находились у подножия гор, у зеленых корней остроконечного Муфадраса. Из родника под горой начиналась Река Энтов: молодой ручей с шумными всплесками тек по камням навстречу путникам. Справа от ручья серел в вечернем свете пологий травянистый склон. Деревья на нем не росли, и ничто не заслоняло неба, по которому в чистых озерах синевы меж облаков уже плавали звезды.
Древесник пошел прямо в гору, не замедляя шага. Вдруг хоббиты увидели перед собой что-то вроде широких ворот. Два огромных дерева стояли по обе стороны, как живые столбы, а вместо дверей между ними были переплетены ветки. Когда старый энт подошел, ветки поднялись и раздвинулись, темные блестящие листья на них задрожали и зашелестели. По-видимому, эти листья не опадали вообще. За «воротами» открывалась широкая площадка, как пол большого зала, высеченного в склоне горы. «Стены» зала косо поднимались вверх, достигая в конце высоты локтей в пятьдесят, а вдоль каждой тянулся ряд деревьев, чем глубже, тем выше.
Противоположная воротам стена была гладкой, и в ней была выдолблена неглубокая выемка, над которой нависал карниз — единственная «крыша», если не считать переплетенных ветвей деревьев, прикрывавших зал с боков, так что посредине оставалась открытая дорожка. От горных источников отходил небольшой водопадик и мелкими жемчужными брызгами падал с карниза, образовывая нечто вроде тонкой занавески у получившегося таким образом грота. Вода стекала в большую каменную чашу под деревьями, затем выливалась из нее в желобок вдоль центральной дорожки и бежала в начинающуюся речку, чтобы вместе с ней пробираться по лесу.
— Ох-хо-хо… Вот мы и пришли, — сказал Древесник. — Мы прошли примерно семьдесят тысяч шагов энта. Сколько это по вашим меркам, понятия не имею. Во всяком случае, мы подошли к корням Последней Горы. Часть названия этого места в переводе на ваш язык будет звучать как «Родниковый Грот». Я его люблю. Здесь будем ночевать.
Древесник опустил хоббитов в траву между боковыми деревьями, и они дальше пошли за ним в конец зала. Только теперь они увидели, что Древесник ходит, почти не сгибая колен, и при этом делая великанские шаги. Ступал он так, что сначала касался земли пальцами, — очень широкими и сильными, — а затем уже ставил на землю всю ступню.
Древесник минуту постоял под брызгами водопадика, глубоко вздохнул, охнул от удовольствия и вошел под карниз. Там стояла огромная каменная плита, как стол, но стульев не было. В углах затаилась темнота. Древесник поднял с земли две большие чаши и поставил на стол. В них, как показалось хоббитам, была чистая вода, но когда энт протянул над ними руки, жидкость начала искриться, в одной чаше
