эльфийским светильником в другой, хоббит Фродо из далекой мирной страны бесстрашно пошел навстречу враждебным глазам.
Глаза запрыгали, будто затряслись. Чем ближе оказывался к ним свет, тем они сильнее мутнели. Никогда еще такой свет не бил по ним. От солнца, луны и даже звезд они всегда скрывались под землей, но на этот раз звезда сама сошла в подземелье, и глаза ее испугались. В туннеле заворочалось что-то большое, по-видимому, подземная тварь закрывалась от света своим телом, загораживалась тенью. Глаза отвернулись и исчезли.
— Господин Фродо! Хозяин! — крикнул Сэм.
Он шел следом за своим хозяином с обнаженным мечом.
— Хвала звездам! Красивую песню сложили бы об этой встрече эльфы, если бы видели. Вот бы дожить до такого часа, чтобы все им рассказать, а потом послушать, как они поют! Но остановитесь, господин Фродо, не ходите в ту яму! У нас ведь последняя возможность. Бежим из этой гадкой норы!
Они опять повернулись, как им показалось, к выходу, и сначала пошли, а потом побежали вперед. Туннель продолжал подниматься, и они постепенно оказались выше застоявшегося смрада и духоты. Дышать стало легче, и сил прибавилось. Вот уже повеяло свежим ветром, они почувствовали, что близок конец туннеля — выход! Запыхавшись, последним усилием хоббиты рванулись к воле и к небу над головой и с ужасом обнаружили, что выход закрыт, хотя и не камнями. Они с размаху ударились о преграду — и были отброшены назад. Выход преграждала на вид мягкая, но, по-видимому, крепкая и непроницаемая завеса. Воздух через нее проходил, лучи света задерживались. Подняв флакончик, Фродо увидел, что она серая, густая, напоминает грубую ткань странного плетения из толстых, как веревки, нитей.
Сэм хмуро засмеялся:
— Паутина! — сказал он. — Всего лишь паутина, но какой должен быть паук!.. Вперед, руби ее, рви!
Он стал яростно рубить паутину мечом, но под его ударами нити не рвались, а только упруго отскакивали и возвращались в прежнее положение. Трижды Сэм опускал на нее меч со всей силы, и только одна нить из бесчисленного множества лопнула, взвилась в воздух и концом хлестнула хоббита по руке, так что он вскрикнул от боли, отпрыгнул и непроизвольно поднес руку к губам.
— Так нам придется неделю здесь сидеть, — сказал он. — Что делать? Глаза опять рядом?
— Их не видно, — сказал Фродо. — Но я чувствую, что они на меня смотрят или мыслью достают. Чудище наверняка что-то соображает. Если бы наш свет погас или ослаб, оно бы уже нас догнало.
— Словили нас в последнюю минуту! — произнес Сэм с горечью и гневом. — Как мух в паутину! Чтоб этого гада Голлума скорей поразило проклятие Фарамира!
— Нам это не поможет, — ответил Фродо. — Давай еще раз! Пусть Жало покажет, что оно умеет. Это все-таки эльфийский клинок. В темных лесах Белерианда, где его выковали, тоже плелись тенета ужаса. Ты последи пока, чтобы глаза не подошли. Держи флакон. Не бойся, подними его повыше и будь начеку.
Подойдя к серой завесе, Фродо рубанул по ней изо всех сил, одним взмахом перерубил узел, где нити густо сходились, и тут же отскочил в сторону. Голубоватое светящееся лезвие рассекло паучью сеть, как серп траву, серые нити-веревки закрутились и повисли. В завесе открылась довольно большая дыра. Хоббит продолжал наносить удар за ударом, пока не обрубил все нити, до которых мог достать. Верх завесы теперь болтался, как тряпка на ветру. Проход был открыт.
— Вперед! — крикнул Фродо. — Вперед!
Оттого, что он вырвался из кошмарной западни, его охватила сумасшедшая радость, как от крепкого вина, и с громким криком одним прыжком он выскочил из пещеры.
Прошедшему сквозь тьму хоббиту мир, который он увидел, показался светлым. Клубы дыма и тумана поднялись вверх и поредели. Кровавое зарево над Мордором поблекло. Это кончался хмурый день, но Фродо показалось, что ему светит рассвет новой надежды. Он был почти на гребне хребта. Еще один последний подъем. Еще чуть-чуть. Черные скалы впереди разрезала серая щель перевала Кирит Унгол, с обеих сторон которого торчали каменные рога. Короткая перебежка — и он за горами!
— Вон перевал, Сэм! — закричал Фродо, не заботясь о том, что его голос, вырвавшись из душного подземелья, громко и звонко разносится над вершинами. — Перевал! Бежим! Несколько минут — и мы на другой стороне, и никто нас не остановит!..
Сэм побежал за хозяином, стараясь не отстать, но несмотря на радость освобождения из подземелья, он совсем не чувствовал такой беспечности и все оглядывался на черный ход в пещеру, опасаясь, что чудовище вдруг выскочит за ними в погоню. Ни Сэм, ни его хозяин не знали, не могли представить себе, как сильна и хитра была Шелоба. Из ее пещеры было несколько выходов.
Веками жила здесь страшная тварь, разновидность гигантских пауков, что некогда обитали на крайнем западе, в эльфийских землях, давно затопленных морем.
С такими пауками сражался Берен в грозных горах Дориата, после одного из таких сражений, бродя по зеленым полянам, где растет болиголов, он увидел красавицу Лютиэнь в лунном свете.
Неизвестно, как Шелобе удалось забрести сюда, о временах Великой Тени рассказов не сохранилось. Во всяком случае, она жила тут давно, еще до появления Саурона и до того, как был заложен первый камень Барад-Дура. Она никому не подчинялась, жила для себя, пила кровь людей, эльфов и орков, жирела, пируя в одиночестве, и во мраке плела свои гнусные сети: все живое было пищей, темнота убежищем, черное уродство потомством. Бесчисленные дети, зачатые от несчастных, ею же порожденных самцов, которых она пожирала, расползались по горам и лесам от Эфел Дуата до Дол Гулдура и диких чащоб Лихолесья. Но никто из них не мог сравниться с Шелобой Великой, последней дочерью Унгулианты, кошмаром Сумрачных Гор.
Голлум встретился с ней много лет назад. Смеагол любил бродить по темным подземельям и уже тогда, давно, поклонился ей и присягнул на верность. Он прятал свою слабость в черноту ее злой воли, она словно опекала ее, спасала от света и от раскаяния. И он обещал доставать ей еду, хотя сокровенные желания у них были разные. Вряд ли Шелоба имела понятие о Башнях, Кольцах и прочих хитроумных делах двуногих, это ее не касалось, для всех живущих она желала только смерти, а для себя — тишины, одиночества и сытости. Она хотела есть и толстеть, есть и жиреть, чтобы для ее брюха мало стало места в темных подземельях.
Но до исполнения этих желаний было далеко, а сейчас ей приходилось голодать, потому что крепость над долиной была давно мертва, ни люди, ни эльфы через перевал не ходили. Иногда в сети Шелобы случайно попадал неосторожный орк — это была мелкая добыча, хотя и такую изловить было непросто. Орки усердно прокладывали все новые хитрые тропы, чтобы ходить в свою башню, но паучихе надо было есть, и она ухитрялась подкарауливать жертву, продолжая мечтать о настоящей вкусной поживе. Наконец Голлум доставил ей то, что было нужно.
— Посмотрим, мы посмотрим, — повторял он в самые мрачные свои часы по дороге с Приречного Нагорья к Долине Моргул. — Посмотрим. Кто знает, да, кто знает, может быть, когда Она выбросит кости и одежду, мы найдем нашу Прелесть, это будет платой бедному Смеаголу за вкусную еду. Мы спасем Сокровище и сдержим слово, да, мы не нарушим клятвы. А Сокровище будет нашим, мы добудем нашу Прелесть. И Она об этом узнает, да-да, мы Ее вознаградим, мы Ей отплатим, да, мы всем отплатим!
Такие мысли роились в тайных закоулках хитрой головы Голлума, когда он шел на поклон к Шелобе, пока хоббиты спали, и надеялся скрыть свои тайные планы даже от нее.
Что же касается Саурона, то он знал, где гнездится паучиха, и был доволен, что эта ненасытная тварь стережет его границы лучше любых караульных. Орков у него было неисчислимое множество, стоило ли беспокоиться, если время от времени один из рабов попадал в паутину? Иногда он даже посылал ей в дар пленников, с которых нечего было взять, как человек, который бросает объедки поселившейся рядом кошке и может назвать ее «своей», признавая, однако, ее право на самостоятельность. Они существовали рядом, каждый в своей злобе, не мешая друг другу и не опасаясь соседства. Пленника приводили к ее логову, а назад шел отчет о том, как она развлекалась.
Сейчас паучиха была особо голодна и зла, а в таком случае вряд ли даже муха вырвалась бы из ее сетей.
