потемневших от горя глаз. Окликнула она его лишь тогда, когда он уже стоял на пороге отведенного ему, Гимли и Леголасу шатра.
Он обернулся и увидел ее мерцающее в ночи белое платье.
— Арагорн, — спросила она, — почему ты выбрал этот ужасный путь?
— Потому что другого мне не дано. Только он сулит малую надежду на победу. Я не ищу опасностей ради них самих, Эйовин. Будь у меня возможность следовать зову своего сердца, я был бы сейчас далеко на севере, в прекрасной долине Разлога.
Некоторое время девушка молчала, словно размышляя о значении последних слов, а потом неожиданно положила руку на его плечо.
— Ты отважен и непреклонен. Именно таких и осеняет слава, — она снова умолкла, но спустя несколько мгновений продолжила: — Раз ты сделал свой выбор и берешь с собой добровольцев, возьми и меня. Мне надоело прятаться в горах, я хочу вступить в бой и встретить опасность лицом к лицу.
— Но долг повелевает тебе остаться с твоим народом, — возразил Арагорн.
— Мне слишком часто напоминают о долге! — воскликнула Эйовин. — Но разве в моих жилах не течет кровь Эйорла? Я воительница, а не сиделка! Долгие годы мне приходилось заботиться о немощном старце, но теперь Тейоден вновь обрел силу, так почему же я не вправе устраивать жизнь по-своему?
— Никто не отнимает у тебя этого права, — сказал Арагорн, — но жизнь надлежит устраивать с честью. На тебя пала обязанность управлять людьми. Король мог остановить свой выбор на ком-нибудь из сенешалей Марки, и разве хоть один из них покинул бы вверенный ему народ, даже сочтя, что это занятие не для воина?
— Неужели выбор всегда будет останавливаться на мне? — в голосе девушки звучала неподдельная горечь. — Неужели мне суждено всю жизнь присматривать за домом, пока всадники добывают себе славу, готовить еду и стелить постели к их возвращению?
— Возможно, — печально произнес Арагорн, — скоро настанет день, когда не вернется никто. Возможно, твоя доблесть станет последней надеждой укрывшихся здесь. И доблесть останется доблестью, даже если некому будет воздать хвалу принявшим последний бой на пороге дома.
— Все твои слова сводятся к одному, — пылко возразила Эйовин. — «Ты — женщина, и твое место дома, а когда воины падут с честью на поле брани, ты можешь сгореть вместе с домом, который им больше не нужен». Но я из Дома Эйорла, я не служанка. Конем и оружием я владею не хуже любого воина и не страшусь ни боли, ни смерти.
— Тогда чего ты боишься?
— Клетки! — воскликнула девушка. — Я боюсь просидеть за ее прутьями всю жизнь, пока старость не отнимет у меня последнюю надежду совершить подвиг.
— Ты жаждешь подвига и в то же время пытаешься отговорить меня от опасной дороги, — покачал головой Арагорн.
— Я никогда не посмела бы советовать доблестному мужу избегать опасности, — возразила Эйовин. — Потому и призываю тебя отправиться на войну, туда, где твой меч поможет нам стяжать победу и славу. Отважному надлежит быть там, где его ждут.
— Я тоже так думаю, — согласился Арагорн. — Потому ты и должна остаться здесь. Тебе нечего делать на юге.
— Так же, как и твоим соратникам, — вздохнула она. — Они идут лишь потому, что не желают расставаться с тобой, потому что любят тебя! — с этими словами дева повернулась и скрылась в ночи.
Солнце еще не поднялось над горными кряжами востока, а Арагорн уже был готов к отъезду. Серая Дружина сидела в седлах и ее вождь сам собирался вскочить на коня, когда появилась Эйовин. На сей раз она была в доспехах, на поясе — меч, в руках — кубок. По роханскому обычаю она отпила глоток, желая уходящим удачи, и подала кубок Арагорну.
— Прощай, княжна Рохана, — молвил тот, пригубив вина. — Я пью за счастье Дома Эйорла и всего твоего народа. Передай брату: мы еще встретимся с ним, пройдя сквозь тени.
Леголас и Гимли, восхищавшиеся горделивым самообладанием красавицы, с удивлением заметили подступившие к ее глазам слезы.
— Так ты не возьмешь меня с собой? — спросила она.
— Нет, — решительно отвечал Арагорн. — Я не могу сделать это без согласия короля и твоего брата. Они не вернутся до завтрашнего дня, а мне дорог каждый час, каждая минута. Прощай!
— Прошу тебя! — воскликнула девушка, упав на колени.
— Нет! — повторил Арагорн.
Он бережно поднял ее, поцеловал ей руку, вскочил в седло и, не оглядываясь, поскакал прочь. Лишь ехавшие рядом с ним видели, что в глазах его стояла боль.
Бессильно уронив руки, Эйовин провожала его взглядом, пока отряд не скрылся в мрачной тени Горы Призраков, где находились Врата Мертвых. Потом она повернулась и, спотыкаясь, будто слепая, вернулась в свое жилище. Никто в лагере не видел этого прощания, а когда поутру люди узнали, что странные чужаки ушли, многие вздохнули с облегчением.
— И без того времена нелегкие, — говорили некоторые. — Не нужны нам здесь ни эльфы, ни те, которые им сродни. Приспичило им во мрак, пусть и идут, а нас оставят в покое.
Дружина скакала в сером сумраке, ибо солнце еще не поднялось над черневшим впереди горным кряжем. Чем дальше продвигались меж обрамлявшими подступы к Темной Двери древними стоячими камнями, тем чаще сердца сковывал необъяснимый страх. Наконец оказались в лощине, поросшей черными деревьями, от вида которых поежился даже Леголас. Прямо на пути, словно перст судьбы, высилась мрачная скала.
— У меня кровь стынет в жилах, — пробормотал Гимли. Остальные промолчали. Голос гнома прозвучал глухо, как будто слова поглотила устилавшая землю черная хвоя. Кони артачились, и чтобы обойти испускавшую леденящие волны ужаса скалу, всадникам пришлось спешиться и взять животных под уздцы. За скалой ущелье упиралось в отвесную каменную стену, посреди которой, словно отверстый зев самой ночи, зияла Темная Дверь. Над широкой аркой были высечены смутно различимые изображения, а от самого черного провала веяло таким страхом, что люди невольно остановились. Но Леголас оставался совершенно спокойным — тени умерших ничуть его не пугали.
— Недобрая дверь, — молвил Хальбарад. — Чую, за ней затаилась моя смерть. Я-то все равно войду, но коня не уломать…
— Мы должны войти все, и люди, и кони, — решительно заявил Арагорн. — Даже если мы пройдем сквозь эту тьму, останется преодолеть многие лиги. Каждый потерянный час приближает торжество Саурона. За мной!
Он двинулся вперед, и явленная им сила воли была столь велика, что дунадэйны и их кони последовали за ним. Любовь к хозяевам заставила скакунов преодолеть страх, но Арод, конь из Рохана, не мог сдвинуться с места. Его била дрожь, на шелковистой шкуре выступил пот. Тогда Леголас закрыл ему глаза руками и тихонько пропел на ухо несколько слов. Дрожь унялась, и Арод неуверенно пошел за эльфом. Позади остался один Гимли. Колени его тряслись, ноги не повиновались.
— Неслыханно! — вскричал он, гневаясь на самого себя. — Чтобы гном не отваживался спуститься под землю, куда не колеблясь вошел эльф! — Гимли собрал все силы и, хотя ему казалось, что ноги его налились свинцом, как в омут бросился в ужасный проем. Он ступил за порог, и его, бесстрашно блуждавшего по глубочайшим пещерам мира, мгновенно обволокла жуткая непроглядная тьма.
Впрочем, вскоре тьма несколько поредела. Спутники захватили с собой факелы, и теперь Арагорн шагал впереди, высоко подняв один из них. Замыкал шествие, тоже с факелом в руке, Элладан. Отставший Гимли пытался нагнать его. Он не видел ничего, кроме маячившего впереди тусклого пятна света, а когда отряд останавливался, ему чудился беспрерывный негромкий ропот, глухие отзвуки голосов, бормотавших странные слова на языке, неведомом никому из живущих.
На пути не встречалось никаких препятствий, однако чем дальше шел гном, тем сильнее становился его страх. Он чувствовал, что повернуть уже невозможно, ибо позади, во мраке, собираются и следуют за Серой Дружиной незримые грозные рати.
Гимли уже потерял счет времени, когда случилось то, что впоследствии он предпочитал не вспоминать. И без того широкий проход расширился еще больше, стены пропали из виду, накативший на
