хоббитами, Пиппин узнал давешнего своего приятеля Бергила, сына Берегонда.
— Эй! — окликнул паренька Пиппин. — Рад видеть тебя живым. Куда несешься как угорелый?
— Бегу с поручением к целителям, — ответил Бергил. — Поручение важное, задерживаться не велено.
— И не надо, — махнул рукой Пиппин. — Ты только передай им, что тут у меня раненый хоббит… скажи лучше «периан», понятнее будет. Он идет с поля битвы, до города кое-как дотащился, а дальше уже не может. А увидишь Митрандира, расскажи и ему, он рад будет. Бергил убежал.
«Подожду здесь», — подумал Пиппин. Он осторожно уложил Мерри на мостовую, выбрав место, где пригревало солнышко, сел рядом и положил голову друга себе на колени. Правая рука Мерри бессильно обвисла; тронув ее, Пиппин вздрогнул. Она была холодна как лед.
Довольно скоро их нашел самолично Гэндальф. Маг склонился над Мерри, погладил его по лбу и бережно поднял на руки.
— Его следовало внести в город с почестями, — сказал он, — вот уж кто полностью оправдал мои надежды. Хорошо, что Элронд тогда уступил; не отпусти он вас с отрядом, этот день мог бы стать куда печальнее.
Гэндальф вздохнул.
— Но теперь мне надо заботиться и о нем, а ведь судьба сражения еще не решена.
Так и получилось, что Фарамир, Эйовин и Мериадок оказались в Палатах Исцеления. Ухаживали за ними очень хорошо, ибо, хотя многое из древнего знания с годами утратилось, целители Гондора были искусны в своем деле. Они умело врачевали раны и многие болезни, которым были подвержены смертные к востоку от Моря. Лишь средства от старости у них не имелось. Теперь гондорцы жили ненамного дольше всех прочих и мало кто из них одолевал столетний рубеж, сохранив силы, за исключением отпрысков знатнейших домов с незамутненной нуменорской кровью. Но сейчас целители были в растерянности: их познаний и искусства не хватало для того, чтобы овладеть с поразившим многих никогда прежде не виданным недугом. Болезнь называли Черной Немочью, потому что причиной ее были назгулы. Заболевшие погружались во все более глубокий сон, их сковывали молчание и смертный холод, и они умирали. Врачеватели ясно видели, что и хафлинга, и деву Рохана поразила именно эта тяжкая, неизлечимая хворь. Поначалу раненые еще бормотали что-то в бреду, и лекари внимательно прислушивались, надеясь, вдруг бессвязные слова хоть что-нибудь подскажут. Но раненых все глубже затягивала могильная тьма, и когда солнце стало клониться к западу, они уже даже не стонали, похолодели и с виду все больше походили на мертвецов. А вот Фарамир, наоборот, метался в горячке, и сбить жар никак не удавалось. Гэндальф озабоченно переходил от одного к другому, выслушивая сбивчивые рассказы о том, кто да как бредил. День близился к концу, за стенами продолжала бушевать битва, и удача склонялась то на ту, то на другую сторону, а маг все выжидал и наблюдал, не в силах покинуть Палаты Исцеления. Когда за окнами заалел закат, стоявшим рядом показалось, будто серые лица Эйовин и Мерри чуточку порозовели. Можно было подумать, что болезнь отступает, но то была лишь обманчивая надежда. И тут Йорет, старейшая из сиделок, со слезами взиравшая на прекрасное лицо любимого всем городом Фарамира, всхлипывая пробормотала:
— Умрет, бедненький, вот ведь горе какое. Прежде, когда в Гондоре были короли, такого бы не случилось. В Книгах Премудрости-то сказано: «Руки короля — руки целителя». Так настоящего короля и узнавали.
— Ох, Йорет, люди надолго запомнят твои слова! — воскликнул стоявший рядом Гэндальф. — Они сулят надежду. Быть может, король уже здесь, в Гондоре. Ты ведь слышала, о чем толкуют на улицах.
— Мне не до того, — проворчала сиделка. — Мое дело печься о хворых, а не собирать досужие слухи.
Но Гэндальф уже поспешно вышел. Закат догорел, и на все еще дымившуюся местами равнину опустился серый, как зола, вечер.
Незадолго до этого Арагорн, Эйомер и Имрахил в окружении своих рыцарей и командиров приблизились к городу. У самых ворот Арагорн сказал:
— Смотрите, как полыхает заходящее солнце. Это знак того, что в нашем мире грядут великие перемены. Но город и вся страна долгие годы пребывали под властью наместников, и я не хочу входить незваным. Война не кончена, нельзя давать повод к раздорам. Я не стану предъявлять свои права до победы. Мой шатер будет стоять в поле, а коли правителю будет угодно меня увидеть, пусть пригласит.
— Но ты уже поднял королевское знамя и явил все знаки Дома Элендила, — возразил князь. — Неужто ты потерпишь, чтобы кто-то оспорил твои притязания?
— Нет, — ответил Арагорн. — Но, по-моему, время еще не пришло, и я не желаю ссориться с кем бы то ни было, кроме Врага и его прихвостней.
— Мудро, — согласился Имрахил. — Я Дэнетору родич и хорошо знаю его нрав. Он всегда отличался гордостью и упорством, а к старости, да со смертью сына стал еще более подозрительным и суровым. Но пристало ли тебе оставаться за воротами, как какому-нибудь нищему бродяге?
— Почему же нищему? — улыбнулся Арагорн. — А что до бродяги, так ведь я вождь Следопытов, непривычных к городам да каменным хоромам, — с этими словами он приказал свернуть знамя, а Звезду Северного Королевства снял со шлема и передал на хранение сыновьям Элронда.
Расставшись с ним, Имрахил и Эйомер вошли в город и сквозь запрудившую улицы возбужденную толпу поднялись к цитадели. Но сиденье наместника в Тронном зале оказалось пустым. Там, на установленном перед троном скорбном бело-зеленом ложе, покоился Тейоден. Двенадцать факелов горели вокруг, двенадцать воинов — по шесть от Рохана и Гондора — несли траурный караул. Поверх укрывавшего короля по грудь златотканого покрова лежал обнаженный меч, в ногах — щит. Свет факелов плясал на ниспадавших серебристыми волнами сединах, но лик короля был молодым и прекрасным. Казалось, он спит.
Имрахил и Эйомер замерли в печальном молчании. Потом князь спросил:
— Где наместник? И где Митрандир?
— Наместник Гондора в Палатах Исцеления, — ответил один из стражей.
Эйомер с недоумением осмотрелся по сторонам.
— Но где же Эйовин, моя сестра? Ей подобает покоиться рядом с королем, и с не меньшими почестями. Где ее положили?
— Когда Эйовин принесли в город, она была еще жива, — сказал Имрахил. — Разве ты этого не знал?
Окрыленный нечаянной надеждой, Эйомер повернулся и, не промолвив больше ни слова, вышел. Князь последовал за ним.
Когда они подошли к Палатам Исцеления, небо уже усыпали звезды. У входа им повстречался Гэндальф. Рядом с ним стоял какой-то человек в сером плаще с низко надвинутым капюшоном.
— Митрандир, — заговорил Имрахил. — Мы ищем правителя, и нам сказали, что он здесь. Разве он ранен? Как это могло случиться? И где доблестная Эйовин?
— Здесь, — ответил маг, — она еще жива, но смерть витает над нею. Здесь и Фарамир, раненный, как вы знаете, отравленным оружием. Правитель теперь он, ибо Дэнетор погиб в огне.
— Дорого же обошлась нам победа, — горестно вздохнул князь. — В один день и Гондор, и Рохан лишились своих властителей. Но рохирримы без вождя не остались, у них есть Эйомер. А кто будет править городом? Не пришло ли время послать за Арагорном?
— Он уже здесь, — молвил незнакомец в сером, выйдя в свет висевшего над дверьми фонаря.
То и вправду был Арагорн, без шлема, в скрывавшем кольчугу лориэнском плаще. Из всех знаков высокого достоинства он не расстался лишь с зеленым камнем, подарком Галадриэли.
— Я пришел по просьбе Гэндальфа, — пояснил он, — но вовсе не для того, чтобы принять правление. Для всех я остаюсь предводителем дунадэйнов Арнора. До выздоровления Фарамира обязанности наместника подобает исполнять его родичу, князю Дол-Амрота. Однако все мы, по моему разумению, должны действовать заодно, уповая не столько на силу, сколько на мудрость. Поэтому пусть над нами начальствует Гэндальф.
Имрахил и Эйомер охотно с этим согласились.
