Зелеными зовутся эти поля в песнях моего народа, но перед нами они предстали мрачными и угрюмыми. Враги бежали от нас сломя голову, мы мчались за ними, как ветер и, наконец, преследуя их, вырвались к Великой Реке.
Так широки были ее воды, так пронзительно кричали над головой чайки, что сердце мое дрогнуло. Я почувствовал близость Моря. О, этот чаячий плач! Не зря, совсем не зря предостерегала меня владычица. Теперь мне не забыть его никогда.
— А что до меня, — вмешался Гимли, — так я никаких чаек и не заметил. Главное, мы дорвались-таки до настоящей битвы. Там, в Пеларгире, стоял флот Умбара — пятьдесят больших кораблей и неисчислимое множество мелких суденышек. Страх летел впереди нас, он достиг гавани вместе с толпами спасавшихся бегством. Некоторые корабли успели отплыть вниз по Реке или к другому берегу, а многие лодки, что не могли отчалить из-за тесноты, попросту подожгли. Но прижатые к воде харадримы приготовились дать нам отпор. Отступать им было некуда, а когда показался наш небольшой отряд, они рассмеялись: их-то войско все еще оставалось многочисленным и сильным.
И тут Арагорн остановил нас. «Вперед, клятвопреступники! — вскричал он громовым голосом. — Заклинаю вас Черным Камнем, вперед!» Серая волна призраков хлынула к берегу, сметая все на своем пути. Я слышал боевые кличи и звуки рогов, доносившиеся будто издалека, словно отголоски давно позабытого сражения Темных Лет. Повсюду мерцали бледные клинки, но не думаю, что мертвые пустили их в ход, они не нуждались ни в каком оружии, кроме страха. Страха, которому не мог противостоять никто.
Они прошли по всем кораблям — и стоявшим у причалов, и успевшим отплыть, — ибо двигались по воде так же легко, как и по суше. Охваченные безумием моряки прыгали за борт, остались только прикованные к веслам рабы. Мы довершили разгром — ударили в самую гущу впавших в панику, и они падали перед нами, словно листья с деревьев. Выйдя к берегу, Арагорн послал на каждый из захваченных кораблей по дунадэйну из своей дружины. Они выпустили из трюмов пленников, расковали рабов, призвали ничего не бояться и объявили свободными людьми.
Еще до темноты всякое сопротивление прекратилось; немногие уцелевшие бежали на юг. Мне тогда подумалось, как странно и удивительно, что мордорских прихвостней побили силы Тьмы и ужаса — излюбленное оружие их Властелина.
— Это так, — согласился Леголас. — А я, взглянув на Арагорна, подумал еще и о другом — сколь грозным и могущественным властителем мог бы он стать, вздумайся ему завладеть Кольцом. Но благородство его духа выше разумения Саурона. Ведь Арагорн — потомок Лютиэн, чей род не пресечется до скончания времени.
— Гномьи глаза столького не прозревают, — сказал Гимли, — но в тот день Арагорн был воистину могуч. Весь Черный флот оказался в его руках. Он взошел на палубу самого большого корабля и приказал трубить в отнятые у врагов трубы.
На берегу выстроилось призрачное войско, безмолвное и почти невидимое. Лишь в провалах глазниц изредка вспыхивали багровые отблески пламени еще догоравших на воде судов. «Внемлите наследнику Исилдура! — возгласил Арагорн. — Ваша клятва исполнена. Возвращайтесь, и никогда больше не тревожьте живых. Я освобождаю вас и дарую вам вечный покой!»
Тогда Король Мертвых выступил вперед, преломил копье, низко поклонился, повернулся и пошел прочь, а за ним все его воинство. Миг — и от всей великой призрачной рати не осталось следа, она сгинула, как туман под нежданным порывом ветра. Мне показалось, будто я очнулся ото сна.
Ночью мы отдыхали, но в порту кипела работа. Среди освобожденных рабов оказалось немало гондорцев, захваченных во время набегов на Лебеннин и Этир. Они присоединились к нам, а скоро и Энгбор Ламедонский привел отряд всадников. Едва развеялся страх перед мертвыми, люди стали стекаться отовсюду: имя наследника Исилдура манило их, словно светоч во мраке ночи. За ночь поврежденные корабли привели в порядок, и рано поутру флот отплыл — это случилось позавчера утром, всего через шесть дней после того, как мы вышли из Дунхара. Все делалось быстро, но Арагорн все равно боялся опоздать. «От Пеларгира до пристаней Харлонда сорок две лиги, — говорил он, — но мы должны попасть туда завтра, иначе все будет потеряно».
На веслах теперь сидели свободные люди и гребли они не за страх, а за совесть, но плыть приходилось против течения, а попутного ветра, как назло, не было. Мы вроде и победили, но особой радости я не ощущал. И тут Леголас неожиданно рассмеялся. «Выше бороду, сын Глоина, — молвил он. — Слыхал присловье: «Коли гном вконец отчается, тут надежда и рождается»?» Правда, что за надежду удалось ему углядеть да где, он мне так и не сказал. Настала ночь, такая, что хоть глаз выколи, но впереди, далеко на севере, мы увидели отражавшееся от облаков зарево. «Это полыхает Минас-Тирит», — сказал Арагорн.
Но в полночь и вправду родилась надежда. Этирские моряки сказали, что ветер меняется. Так оно и вышло: скоро он задул с Моря, наполнил наши паруса, и мы понеслись, оставляя за кормой пену. Так и вышло, что рано поутру знамя Арагорна уже реяло над полем брани. То был великий день и великий час, что бы ни сулило мне будущее.
— Что бы ни случилось, подвиг всегда останется подвигом, — промолвил Леголас. — А пройти Стезей Мертвецов — настоящий подвиг, и пребудет таким вовеки, даже если в Гондоре некому будет его воспеть.
— А на то похоже, — невесело проворчал Гимли. — Гэндальф-то с Арагорном оба мрачнее ночи. Хотел бы я знать, о чем они без конца совещаются. Ясное дело, мне, как и Мерри, не терпится дождаться победы и конца войны. Но я не прочь приложить к этой победе руку во славу народа Одинокой горы.
— Я тоже не откажусь сразиться, — поддержал Леголас. — И за честь Великого Леса, и просто из любви к королю, осененному Белым Древом.
Друзья умолкли. Каждый задумался о своем, а тем временем внизу, под стеной, вожди никак не могли прийти к окончательному решению.
Расставшись с Леголасом и Гимли, князь Имрахил послал за Эйомером, и они вместе спустились на равнину, к шатру Арагорна, стоявшему неподалеку от того места, где пал король Тейоден. Там, кроме самого наследника Исилдура, их уже дожидались Гэндальф и сыновья Элронда.
— Послушайте, что сказал перед смертью наместник Гондора, — промолвил маг. — «Вы можете одержать победу на полях Пеленнора, но Силу, поднявшуюся ныне, одолеть нельзя». Я не собираюсь впадать в отчаяние по примеру Дэнетора, однако в его словах есть доля правды.
Палантиры не лгут. Даже владыка Барад-Дура не может заставить камень показать то, чего нет. Конечно, в его власти отобрать для слабодушного самые страшные картины, подавляющие волю и разум, но, как бы то ни было, Дэнетору не померещились собранные против Гондора неисчислимые мордорские полчища. Все, что он видел, существует на самом деле. С огромным трудом мы отразили первый удар, а следующий будет гораздо сильнее. В такой войне — тут Дэнетор не ошибся — нет надежды на победу. Силой оружия нам ничего не добиться, и безразлично, будем ли мы отсиживаться за стенами, отбивая приступ за приступом, пока не падем, или сами выступим за Реку, навстречу неминуемому поражению. Выбирать приходится из двух зол. Благоразумие подсказывает: надо по мере возможности укрепить стены и ждать нового штурма. Конец будет тот же, но наступит он несколько позже.
— Значит, ты советуешь нам отступить в Минас-Тирит, в Дол-Амрот и в Дунхар и попрятаться там, как детишки прячутся в песочных замках перед приливом, который все равно смоет песок? — спросил Имрахил.
— А разве мой совет нов? — ответил вопросом на вопрос Гэндальф. — Разве до сих пор вы поступали иначе? Но нет, я сказал «благоразумие подсказывает», но никого к этому самому благоразумию не призывал. Я сказал «силой оружия нам ничего не добиться», но вовсе не говорил, что не верю в победу. Напротив, я надеюсь на победу, только не военную. Ныне все зависит от Кольца Всевластья — на нем зиждется Барад- Дур, в нем надежда Саурона.
Вы знаете достаточно, чтобы понять, в каком положении и мы сами, и Саурон. Попади Кольцо к нему, вся наша доблесть пропадет втуне: его победа будет быстрой и полной, столь полной, что он, быть может,
