говорила сестрам, когда мы встречали их в лесу: «Это Королевские листья». Да, так и говорила. И еще говорила: «Странное название, интересно, зачем их так называют; если бы я была Королем, я бы у себя в саду что-нибудь покрасивее посадила». Пахнут они, правда, очень приятно, если растереть их в ладонях. Может быть, я не так говорю, не просто приятно, а освежающе.
— Очень освежающе,— сказал Арагорн.— Так вот, если ты любишь Фарамира, дай языку отдохнуть и поработай ногами: найди эти листья. Перерой весь город, но хоть один лист принеси.
— Если в городе ничего не найдется,— вмешался Гэндальф,— я поскачу в Лосарнак и возьму с собой Йорету, чтобы она не своим сестрам, а мне показала их в лесу. А мой Серосвет покажет ей, как надо по- настоящему спешить!
Отправив Йорету, Арагорн приказал другим женщинам нагреть воды, а сам сел возле Фарамира и, взяв одной рукой руку больного, другую наложил ему на лоб, влажный от пота. Фарамир не пошевелился, не ответил на прикосновение, а дышал все слабее.
— Последние силы его покидают,— сказал Арагорн, обращаясь к Гэндальфу.— Но не только рана тому причиной. Смотри, она хорошо затягивается. Если бы, как ты думал, в него попала стрела Назгула, он бы не пережил ночи. Его, наверное, ранил южанин. Кто вынул стрелу? Она цела?
— Стрелу вынул я,— сказал Имрахил.— И наложил первую повязку. Стрелу я не сохранил, был бой. Если не ошибаюсь, стрела была обыкновенная, какими пользуются южане. Может быть, отравленная. Я поверил, что ее выпустил Крылатый Призрак, потому что как иначе объяснить всю эту горячку и болезнь? Рана неглубокая, важные жилы не задеты. Чем ты это объяснишь?
— Здесь все смешалось: утомление, боль от отцовской немилости, рана и, что хуже всего, дыхание Черных сил,— ответил Арагорн.— Фарамир закаленный боец, но еще до Битвы на полях Пеленнора он долго пробыл в тени Вражьих гор. Эта Тень постепенно входила в него, даже во время жарких схваток! Очень жаль, что я не смог прибыть раньше!
В эту минуту в покой вошел Главный Собиратель Зелий.
— Достойный господин спрашивал про Королевские листья, как их называют простолюдины, или Ацелас по-научному, или как говорят те, кто имеет понятие о языке Валинора…
— Я имею,— прервал его Арагорн,— но мне безразлично, как ты их назовешь, асеа аранион или Королевские листья, лишь бы они у тебя были.
— Прошу простить меня, достойный господин,— продолжал Собиратель.— Я рад, что вижу перед собой человека ученого, а не обычного военачальника, но увы, этого зелья мы не держим в Домах Целения, где лечим только серьезно больных и тяжело раненных. Это же зелье, насколько мне известно, не содержит ценных свойств, за исключением того, что освежает воздух и распространяет приятный запах, рассеивая преходящее состояние утомления. Ты, вероятно, веришь сомнительным присловьям, которые повторяют старухи вроде уважаемой Йореты, например:
Мне ведомы эти слова, но я привык считать, что это обычная побасенка, прилипшая к языкам болтливых женщин. Ты сам можешь судить, достойнейший, есть ли в ней смысл. Правдиво лишь то, что старики пьют отвар этого зелья, которое якобы помогает от головной боли…
— Именем Короля, иди отсюда и найди какого-нибудь старика, у кого оно есть, не такого ученого, но потолковее тех, кто хозяйничает в этом Доме! — закричал Гэндальф.
Арагорн опустился на колени возле ложа Фарамира, не снимая руки с его лба. Было видно, что он ведет с болезнью трудную борьбу. Лицо Арагорна побледнело от напряжения; время от времени он повторял имя Фарамира, но его голос куда-то уходил, и присутствующим казалось, что сам Арагорн уходит от них в темноту, ища заблудившегося там друга. Так продолжалось долго.
Наконец, прибежал Бергиль, неся шесть длинных листьев, завернутых в платочек.
— Вот Королевские листья, господин,— сказал мальчик.— Они не очень свежие, их рвали две недели назад. Но может быть, они еще годные?
Взглянув на Фарамира, мальчик расплакался. Но Арагорн вдруг улыбнулся.
— Конечно, годные,— сказал он.— Самое плохое позади. Останься здесь и думай про хорошее.
Он выбрал два листа побольше, положил на ладонь, подышал на них, потом раскрошил в руках. Покой наполнился живительным запахом, как будто воздух зазвенел. Арагорн бросил растертые листья в сосуд с горячей водой, который принесли няньки.
В сердцах всех, кто был в комнате, ожила надежда. Запах ацеласа будил воспоминания о сверкающих утренних росах под безоблачным небом, нес вести из страны вечной весны. Арагорн встал, глаза его смеялись. Он придвинул сосуд к изголовью Фарамира.
— Смотри, смотри! — шептала Йорета стоявшей рядом женщине.— Кто бы мог подумать? Это зелье еще лучше, чем говорили. Пахнет, как розы из Имлох Мела, которые я видела, когда была девочкой. Истинно королевский запах.
Фарамир вдруг пошевелился, открыл глаза, посмотрел на склоненного над ним Арагорна разумно и с любовью. Потом тихо произнес:
— Ты звал меня, Король. Я здесь. Что прикажешь?
— Прикажу, чтобы ты больше не блуждал во мраке. Пробудись, Фарамир! — ответил Арагорн.— Ты утомился. Отдыхай, ешь, набирайся сил и будь готов к моему возвращению.
— Буду готов, государь,— сказал Фарамир.— Разве можно лежать в бездействии, когда Король вернулся?
— Пока прощай,— сказал Арагорн.— Мне надо идти к другим, которым я тоже нужен.
И он вышел вместе с Гэндальфом и Имрахилом. Берегонд и его сын Бергиль остались с Фарамиром, не скрывая радости. Прежде, чем закрылась дверь покоя, Пипин, семенивший за Гэндальфом, услышал восклицание старой Йореты:
— Король! Слышали?! Что я вам говорила? В руке Короля — целительная сила, вот что я сказала.
Весть о чуде молниеносно разнеслась по Домам Целения, и вскоре весь город говорил, что вернулся настоящий Король и исцеляет всех, кто получил раны в бою.
Тем временем Арагорн стоял у ложа Эовины и говорил:
— Королевна получила тяжелые раны, приняла на себя страшный удар. Сломанное плечо перевязано правильно и должно срастись, если у нее хватит сил выжить. В левой руке, которой она держала щит, раздроблена кость, но главной причиной недуга являются не эти раны, а правая рука, в которой был меч. Кости в ней целы, а сама рука омертвела. Увы! Эовина встретилась с тем, кто был значительно сильнее ее разумом и телом. Кто осмеливается поднять меч на подобного противника, должен быть крепче стали — иначе убивает само столкновение. Злая судьба поставила такого врага на ее пути. Ибо она молода и красива, красивее всех королевских дочерей. Мне трудно о ней говорить. Когда я первый раз ее увидел и понял ее печаль, мне показалось, что я смотрю на белый цветок, стройный, гордый и нежный, как лилия, и вместе с тем в ней чувствовалась такая твердость, будто эльфы выковали этот цветок из стали. Может быть, холод уже давно сковал его соки, и потому цветок был еще прям, сладок и горек одновременно, красив на вид, но уже ранен и осужден на раннее увядание и смерть? Болезнь давно прокралась к ней, правда, Эомер?
— Удивлен я, что ты меня об этом спрашиваешь, Властитель,— ответил Эомер.— Я тебя не обвиняю
