Почти месяц ждали Никанорку обратно, и наконец он вернулся и привез желанное.
Доктор Ансельм разрешил мальчику читать не более двух часов в день и запретил всякое движение. Целые дни, отвернувшись к стене, Миша лежал, принимая пилюли, скучая и изнемогая от тоски и одиноких дум. С ним приходила сидеть Пашенька, здоровая, нарядная, в локонах. Крахмальные юбки ее раздувались, как колокол. Жеманничая, она усаживалась в кресло рядом с Мишиной постелью и пыталась с ним завести разговор, но мальчик отворачивался.
Он был избалованный, своевольный ребенок. Он умел прикрикнуть на непослушного лакея; приняв гордый вид, умел с презрением улыбнуться на низкую лесть толстой ключницы. Пашеньку он не любил.
Эта молодая девица не походила на его мать, но ее наряды и запах духов, который шел от ее платьев, будили в душе ребенка смутные воспоминания. Пашенька же всячески старалась ему угодить, и чем больше старалась, тем это было ему неприятней. Но она предложила читать вслух и стала каждый день понемногу читать переводной роман, имевший успех у читателей. Это было произведение английской писательницы Анны Радклиф в русском переводе. Роман волновал воображение разными чудесами и страшными происшествиями; там описывались развалины, подземелья, могилы, жизнь теней, привидений и призраков. Писательница увлекательно описывала пылкие страсти своих героев и страдала за них. Пашенька трепетала от волнения, желая благополучной развязки романа, и даже подглядывала последнюю страницу, желая узнать судьбу героев романа.
Маленький слушатель был доволен, что нашел себе чтеца. Но доктор не позволял мальчику долго слушать чтение, поэтому на смену Пашеньке приходила Маруся Макарьева. Ее пристрастием были цветы. Летом она собирала их великое множество, сушила и вклеивала в альбомы; кроме того, она умела вышивать цветочные узоры. С Марусей Миша играл в домино, и присутствие ее не было в тягость; ему приятно было смотреть на ее нежный профиль и любоваться ее смущением. Маруся была очень самолюбива и боялась насмешек, а Миша уверял, что у нее чернильное пятно на шее; но это была родинка.
Присылали для игр Ваню, сына управляющего. С ним было лучше всего. Ваня, в вышитой рубашке, с волосами, смоченными квасом, сидел на табуретке, с восторгом рассматривал привезенные из Москвы игрушки и удивлялся, как Миша хорошо знает буквы, как ясно выводит их на аспидной доске.
Ваня рассказывал всякие деревенские новости и сидел сначала тихо, но через час благоразумие гостя кончалось. Ваня не умел играть в тишине, начинал прыгать, потому что бегать было негде, и с восторгом вспоминал военные игры. Как ему ни внушали, что он должен быть умным мальчиком, но Ваня не мог сидеть спокойно, и его уводили.
Лукерья с величайшим удовольствием приводила своего сына Васеньку, которого называли молочным братом Миши. Но Вася был еще мал и очень боялся Арсеньевой. Как только она входила в комнату, он взвизгивал и начинал плакать, и ничем нельзя было его успокоить, поэтому Васю приводили редко.
Приходили дворовые мальчики по вызову, но все они боялись барыни и все время оглядывались, не идет ли она, а успокоившись, мечтали, как они будут все вместе играть на воле.
Скучая, Миша часто обращался к Христине Осиповне с просьбой рассказать ему что-либо, но она не умела увлечь рассказом своего юного слушателя.
— Что ты хочешь знать, Михель? — напряженно спрашивала Христина Осиповна, опуская свое вязанье на колени и поднимая очки на лоб. — Я сегодня тебе читала вслух ровно полчаса, как разрешил доктор.
— Ну, расскажи, как ты была маленькая.
Немка задумывалась:
— Да… Когда я была маленькая, у меня были маленькие ручки и маленькие ножки, маленькие башмачки и перчатки, всегда заштопанное белье, платье с клетчатым бантом и детская соломенная шляпа фасона «кибитка». Я была очень счастливая. Папенька брал меня с собой на прогулку, а маменька учила вязать. Вот какая я была маленькая.
Веселее бывали приходы доктора Ансельма. Обычно доктор был приветлив, весел и, по-видимому, полон надежд на хорошее будущее для своего пациента.
— Как ты думаешь, друг мой, что я тебе сегодня принес? — спросил он однажды с таинственным видом.
Миша долго старался угадать, и доктор по этой заинтересованности понял, что мальчику стало лучше.
— Так вот, дорогой мой… Ты знаешь, что я люблю собирать разные коллекции. Сегодня с утра я стал перекладывать свою коллекцию птичьих яичек, и что же я заметил? Оказывается, некоторых яичек у меня по нескольку штук.
— Почему?
— Потому что я даю по одной копейке мальчикам за то, что они мне их приносят. Они мне принесли так много, что я подарю тебе часть моей коллекции. Смотри!
Доктор поднял с пола аптекарскую коробку, разделенную стоячими картонками на квадраты и устланную корпией.
— Смотри: вот яички голубя, ласточки, воробья, кукушки, жаворонка…
Миша с интересом рассматривал подарок, потом зашептал:
— Только вы бабушке не говорите про мальчиков, а то им достанется!
Доктор виновато улыбнулся и подивился своей неосмотрительности. Решили так: он скажет бабушке, что покупал эту коллекцию в Чембаре.
По счастью, Христина Осиповна не вслушивалась в беседу Миши с доктором. Обуреваемая воспоминаниями о своем счастливом детстве, она роняла крупные слезы на свое вязанье, тщетно пытаясь накинуть спущенные петли на спицы, и не могла успокоиться весь день.
Наговорившись, доктор выслушал своего маленького пациента, отменил какую-то сильнодействующую микстуру и хотел уходить, но Миша его неожиданно спросил:
— Скажите, пожалуйста, мосье Ансельм, вы раньше жили во Франции?
— Да, мой друг.
— А вы не замечали, там тоже крепостные крестьяне, ну, такие, как у нас?
— Нет-нет, мой друг, во Франции их нет. Там есть крестьяне и есть помещики, которые для разных работ нанимают крестьян за деньги. Скажем, они уславливаются так. Помещик говорит крестьянину: «Ты сделай мне такую-то работу, а я тебе заплачу столько-то. Хочешь — исполняй эту работу, а не хочешь — не берись»… — Доктор вздохнул. — Вот и приходится крестьянину соглашаться, потому что работу он может получить только у помещика. Ведь у помещика есть деньги, чтобы платить, а у крестьянина денег нет. Вот крестьянин и должен ему покоряться.
— А помещики бьют своих крестьян, как у нас?
— О нет!
— А вы, мосье Ансельм, какой француз: помещик или крестьянин?
Доктор опять вздохнул и задумался.
— Как тебе сказать?.. Я не помещик и не крестьянин, даже не настоящий француз, а французский еврей… О Мишель, зачем это все тебе знать?
Но от Миши не так-то легко было отделаться. Он потребовал от доктора объяснений, кто такие евреи,
