которому он обязан сообщить эти слова лишь по необходимости, по долгу взятых на себя когда-то давным-давно обязательств.
«Когда ты откинешь решетку и спустишься вниз, ты познаешь самого себя: таким, каков ты был, есть и будешь. Вселенная твоего я взвешена и измерена отныне. Достигнув дна колодца, ты попадешь в нее: узришь ее всю, и ни одна деталь, даже самая малая, не пройдет мимо твоего взора. И тогда дано будет тебе — как право и как обязанность — судить ее и вынести ей приговор. Твое решение — принять или отвергнуть и вернуться — вступит в силу незамедлительно, едва только оно появится в твоих мыслях.»
Пальцы замерли, закостенели, вцепившиеся мертвой хваткой в прутья. Я все ждал, когда неведомый голос заговорит вновь, но он молчал — ему нечего было сказать. И он ждал уже моего решения.
А я, по-прежнему сгибаясь, стоял на коленях, упираясь в мокрые от ледяного ливня гранитные плиты пола, пристально смотрел вниз, в непроницаемую черноту колодца, и все вдыхал поднимавшийся из бездны ветер, заставлявший трепетать ноздри и бешено колотиться сердце.
Ветер выл в колодце и гром, вторя ему, грохотал над миром, то ослабляемый стенами колодца, то усиливаемый ими. Капли дождя били по согнутой, затекшей спине, будто вжимая в гранитные плиты пола, вдавливая в полусорванную решетку, что я не мог выпустить из побелевших от напряжения пальцев. И я не понимал уже, то ли ливень струится по моему лбу, то ли капли холодного пота стекают по нему.
Ослепительная вспышка прорезала мрак колодца, мгновенно осветив пол и стены ледяным сиянием. Гранитные плиты выступили из темноты, представ предо мной в мельчайших деталях: все неровности, шероховатости, все стыки и трещины стали видны мне на краткую долю секунды. Чудовищный силы удар грома завершил ее, вновь погрузив колодец во тьму.
И ливень с удесятеренной силой захлестал по спине, понуждая решиться и сделать свой выбор.
