Любимый, я видела своего Княжевича. и мы говорили о Маслове[287]. В августе будет 25 лет, как он в полку. Он очень хорошо там со всем справлялся, когда командир был болен. Но все же есть много трудных для него вопросов. Если ему дадут другой полк, он лишится уланского мундира и, вероятно, не будет хорошим командиром. Он чувствует себя привязанным к полку, а в то же время мешает производству других. Не мог ли бы ты сделать его флиг.-адъют.? Это было бы милостью, так как он очень честный и хороший человек, только лучше поскорее. Княж. задержал все бумаги о назначении его командиром полка. Это даст ему возможность оставаться, не вредя никому. Есть масса старых полковников в кавалергардском полку, которые как-то со всем этим устраиваются.
Я видела кн. Щербатова, — он производит приятное впечатление, сколько могу судить после первого раза.
Девочки пошли в Инвалидный госпиталь, Аня поехала в Петергоф, так что я одна. Я окружена массою роз (только что присланных из Петергофа) и душистого горошка. Их запах — одна мечта, хотелось бы тебе их послать.
Только что получила твою дорогую телеграмму, сердечное спасибо. Слава Богу, что ты себя лучше чувствуешь; только не переутомляйся ходьбой. Никогда не рекомендуется, раз сердце не совсем в порядке, слишком много зараз физического и нравственного напряжения. Должна отослать письмо. Я видела в газетах, что наши миноносцы действовали успешно.
Прощай, да благословит тебя Господь, мое любимое солнышко! Целую и ласкаю тебя с безграничной любовью и нежностью. Навсегда твоя, мой дорогой Ники, любящая женушка
Солнышко.
Царское Село. 18 июня 1915 г.
Мой дорогой,
Настоящая летняя погода: днем очень жарко, а по вечерам чудно. Надеюсь, что завтра лампы будут готовы. Тогда мы сможем дольше сидеть на воздухе, если нас комары не съедят. Девочки ездили в моторе после обеда, а до этого заходили к Татьяне. Милый старик Горемыкин просидел со мной целый час, и мы затронули много вопросов. Да продлит Господь его жизнь! Я спросила про Поливанова, и он рассказал мне, что когда его предлагали для Варшавы, Н. сделал очень недовольную гримасу, а теперь сам его предлагает, а когда Г. спросил его, зачем он его упомянул, он ответил, что переменил свое мнение о нем. Он мне рассказал то, что Самарин ему говорил и чего он тебе не написал. Я ему сказала свое мнение о нем и Щегловит., и он обрадовал меня, сказав, что ты намерен его сменить. Он находит, что Хвостов[288] будет очень подходящим. Он видит и понимает все так ясно, что прямо удовольствие с ним говорить. Мы обсуждали немецкий и еврейский вопросы, как неправильно все это велось, и распоряжения Н. и генералов: напр., их способ обращения с Экеспарре[289]. Я желала бы, чтоб у других был такой здравый смысл. Я очень устала, так что кончу письмо и постараюсь заснуть. Да благословит Господь твой сон!
19-го. С добрым утром, мое сокровище. Опять дивная погода — такая благодать после позднего лета и дождей! Инженер-механик[290] пришел ко мне, и мне так хотелось бы послать его к черту. Какие известия с войны? Так мало слышно нового. Наше постоянное отступление сильно растянет их фронт и усложнит им дело, а нам, надеюсь, будет выгодно. Как насчет Варшавы? Лазареты там очищаются, а некоторые совсем эвакуируются, — это, наверное, только крайняя мера предосторожности, потому что за 11 месяцев вполне имели время хорошо укрепить этот город. Они, по-видимому, возобновляют свое осеннее наступление, но теперь пошлют лучшие войска, и им будет легче, потому что они всесторонне изучили данную местность. На моих дорогих сибирцев и их товарищей обрушится вся наступающая масса, — дай Бог, чтобы им опять удалось спасти Варшаву. Все в руках Господних! Постараемся дотянуть, пока не придет достаточное подкрепление снаряжением, тогда мы сможем с удвоенной силой напасть на них. Но эти постоянные огромные потери наполняют скорбью мою душу. — Правда, они, как мученники, прямо идут к престолу Божьему, — но все же очень тяжело.
Обрати внимание на подпись Бэби в его письме, это его собственная выдумка. Его настроение сегодня за уроком было несколько буйным, и получил он только тройку. Девочки некоторые свои уроки берут на балконе. Бенкендорф неожиданно в городе упал в обморок и ушибся при падении. Говорят, что это может быть с желудка, но я боюсь, что это посерьезнее. Посмотрим, что доктор скажет сегодня утром. Это было бы большой потерей для нас, потому что он человек старого стиля, что теперь, увы, больше не встречается, и он гораздо лучше Вали[291]. Рядом со мной на балконе стоит огромный букет жасминов. М-те Вильчк. собрала его в саду лазарета.
Прощай, дружок, моя радость, мое счастье. Целую и благословляю тебя с глубокой любовью. Навсегда твоя
Женушка.
19 июня 1915 г.
Моя душка-Солнышко,
Извиняюсь, что посылаю тебе пустую бутылочку из-под каскары[292], но мне нужно еще. Кладу в середину огарок моей свечки — отдай его Алексею для его коллекции.
Как я благодарен тебе за твои милые письма, за всю преданность и любовь твою ко мне! Они придают мне силы. Крепко обнимаю тебя, возлюбленная моя! Слишком жарко, чтобы писать на подобные темы. Я рад, что ты видела старика. Успокоил ли он тебя?
Посылаю тебе крохотную фотографию, которую Джунк.[293] сделал здесь в прошлый раз. Я решил выехать во вторник, и, Бог даст, мы в среду увидимся, наконец.
Теперь гвардия и другие части переводятся в сторону Холма и Люблина, так как немцы теснят нас в этом направлении. Вот почему я сижу здесь, пока не закончится сосредоточение. Теперь я опять здоров — у меня просто был прострел с левой стороны крестца, от которого мне было больно при попытках глубоко вздохнуть, особенно болело по ночам; но теперь совсем прошло. Из-за жары мы совершаем долгие поездки в автомобиле и очень мало ходим пешком. Мы выбрали новые тракты и ездим по окрестностям, руководствуясь картой. Часто случаются ошибки, так как карты устарели, они были составлены 18 лет тому назад: появились новые дороги, новые деревни, и исчезли некоторые леса, что меняет карту. Иногда лошади с телегами, которые мы встречаем, начинают нести — тогда мы останавливаемся и посылаем шоферов выручать их. В понедельник я надеюсь съездить в Беловеж.
Хорошо, что ты повидала Щербатова, постарайся теперь увидеть Поливанова и будь с ним откровенна. Ну, курьеру пора отправляться. Благослови тебя Бог, моя женушка, мое сокровище!
Горячо целую тебя и дорогих детей.
Неизменно твой муженек
Ники.
Передай ей мой привет.
Ц.С
20-го июня 1915 г.
Мой любимый, дорогой Ники,
Все мои мысли и нежная любовь с тобой. Слышу колокольный звон и жажду пойти и помолиться за тебя, но сердце мое опять расширено, так что должна оставаться дома. Погода опять чудная. Наш уголок на балконе так красив и уютен по вечерам с двумя лампами: мы разошлись после 11 час. Аня издали видела “Александрию”, “Дозорного”, “Разведчика” и “Работника” — было очень хорошо, масса публики, музыка, все выглядело прелестно. Странно и грустно в первый раз за 20 лет не быть там, но здесь больше работы, а ездить взад и вперед в Петергоф я не в силах. Здесь легче видеть людей и посылать за ними, когда они нужны. Так хотелось бы знать, что ты решил относительно Самарина — отказался ли ты него? Если да, то не торопись с назначением другого, а обсудим это спокойно вместе. Я старику все сказала и думаю, что он меня понял, хотя он, будучи очень верующим, все же очень мало знает церковные дела (Горем.). Аня получила из Тюмени от нашего Друга следующую телеграмму: “Встретили певцы, пели пасху, настоятель торжествовал, помните, что пасха, вдруг телеграмму получаю, что сына забирают, я сказал в сердце, неужели я Авраам, реки прошли, один сын и кормилец, надеюсь пущай он владычествует при мне, как при древних царях”. Любимый мой, что можно для него сделать? Кого это касается? Нельзя брать его единственного сына[294]. — Не может ли Воейков написать воинскому начальнику. — это, кажется, касается его, прикажи ему, прошу тебя.
Поезд с твоим фельдъегерем опоздал на 8 часов, так что получу твое письмо только в 7 часов. — Варнава[295] только что телеграфировал мне из Кургана след.: “Родная государыня, 14 числа, в день святителя Тихона чудотворца, ко время обхода кругом церкви в селе Барабинском, вдруг на небе появился крест, был виден всеми минут 15, а так как святая церковь поет “Крест царей держава, верных утверждение”, то и радую вас сим видением, верую, что Господь послал это видение знамение, дабы видимо утвердить верных своих любовью, молюсь за всех вас”. Дай Бог, чтобы эти было хорошим предзнаменованием, кресты не всегда бывают таковым.
Бенкендорф был у меня, у него хороший вид, только он еще немного слаб. — Он сказал, что Валя написал, будто бы ты возвращаешься 24-го. Неужели это правда? Какой радостью будет увидать тебя целым и невредимым! Благословляю и целую тебя с безграничной любовью. Твоя
Солнышко.
Ц.С. 21 июня 1915 г.
Мой милый,
Горячо благодарю за дорогое письмо, которое я получила вчера перед обедом. Бэби благодарит за огарок. — Я дала твоему человеку лишнюю свечку на дорогу. Посылаю тебе “cascara”[296]. Я так рада, что твоему прострелу лучше, у меня это постоянно бывает, большею частью от неправильного движения, и с левой стороны, так что сердцу от этого хуже. Сегодня мое сердце не расширено, но я все-таки лежу спокойно. — Костя (чтобы проститься) и Татьяна[297] придут к чаю, а затем дети пойдут к Ане играть. Бэби поехал в Ропшу на несколько часов — он наслаждается такими поездками. — Дивный воздух, чудный ветерок, и птички поют так весело. Завтра буду много думать о тебе, — надеюсь, что приятно проведешь время в нашем милом Беловеже. — Вчера вечером мы были у Ани, там были 2 Граббе,Nini,Emma, Аля, Кусов из Моск. драг.полка (б. Нижегород.)[298] — я видела его в первый раз, и нам было очень уютно, как будто мы были знакомы много лет, — я работала, лежа на диване, а он сидел совсем близко от меня и оживленно рассказывал. — Я хочу его позвать сюда как-нибудь, так приятно говорить о всех наших раненых друзьях.
Поздравляю тебя с полковым праздником твоих кирасир — маленький Вик поднес мне букет желтых роз от имени полка, — так трогательно. Передача мне моих складов от г-жи Сухомлиновой проходит благополучно и с тактом, к счастью. Мне не хотелось бы, чтобы она страдала при этом, так как она действительно принесла много пользы. Только что получила телеграмму от Романовского (не понимаю, почему он подписывается Г.М. Романов), что он 20- го покидает Гал. полк и получил назначение в штаб армии. Я думаю, что это мое последнее письмо к тебе, если никто не поедет к тебе навстречу. Какая будет радость, когда ты вернешься! Мой дорогой, женушка одинока и на сердце у нее тяжело — назначение С. меня расстраивает, так как он враг нашего Друга, а это худшее, что может случиться, особенно теперь.
