вижу, что присутствие моих “черных брюк” в ставке необходимо — такие там идиоты. И как раз так удачно складывалось, что после торжеств начинался пост и молитвы о твоем успехе! Но приходит вторник и ничего нового. Я сегодня утром с отчаяния телеграфировала тебе, но вот уже 7 часов, а ответа нет. — Мария, А. и я ходили в Екат. соб., а оттуда в лазарет, где я говорила с ранеными. Мы завтракаем и обедаем наверху. — Дождь и темнота действуют на меня удручающе. — У Бэби боли утихли, и он хорошо спал утром.
Елена и Всеволод[334] пришли к чаю, а потом я приняла своего улана Толя, который принес мне еще фотографии. — Он говорит, что Княжевич умоляетполучитьнашу бригаду, а не бригаду Шевича. — Затем я послала за комендантом Осиповым и говорила с ним о кладбище и церкви, которые я строю для умерших воинов нашего лазарета, — хотела выяснить этот вопрос; m-me Лопухина, жена Вологодск. губернатора, написала мне, что ее мужу опять хуже с сердцем. — Ботк. и Сиротинин также находят, что его здоровье не сможет вынести такую напряженную работу. Если бы ты назначил его сенатором, он мог бы отдохнуть на время, а позднее, если у него сердце поправилось бы, он мог бы опять служить. — Он служит 25 лет. Было бы хорошо, если бы это сделал.
Мое солнышко, я так скучаю без тебя, но рада, что ты уехал. Министры могут по очереди приезжать к тебе с докладами — это их тоже освежит. — Надеюсь, что ты хорошо спишь. Не забудь телеграфировать Джоржи и др., когда наконец, все официально объявится. До свидания, мое сокровище, благословляю и целую тебя без конца, каждое дорогое, милое местечко!
Навсегда, дорогой Ники, твоя старая
Женушка.
Сплетни про Варшавулживы. Мне это сказал один монах, приехавший оттуда. Самарин хочет от него отделаться. — Наш Друг желает, чтобы Ордовский[335] был назначен губернатором. Он теперь председатель казенной палаты в Перми. Помнишь, он поднес тебе книгу, написанную им про Чердынь, где похоронен один изРомановых, которого почитают как святого?
Ставка. 25 августа 1915 г.
Моя возлюбленная душка-Солнышко,
Благодарение Богу, все прошло, и вот я опять с этой новой ответственностью на моих плечах. Но да исполнится воля Божия! — Я испытываю такое спокойствие, как послесв. причастия[336].
Все утро этого памятного дня 23 августа, прибывши сюда, я много молился и без конца перечитывал твое первое письмо. Чем больше приближался момент нашей встречи, тем больше мира воцарялось в моей душе.
Н. вошел с доброй бодрой улыбкой и просто спросил, когда я прикажу ему уехать. Я таким же манером ответил, что он может остаться на 2 дня; потом мы поговорили о вопросах, касающихся военных операций, о некоторых генералах и пр., и это было все.
В следующие дни за завтраком и обедом он был очень словоохотлив и в хорошем расположении духа, в каком мы его редко видели в течение многих месяцев. Пет. тоже, но выражение лица его адъютантов было самое мрачное — это было даже забавно.
Я должен отдать справедливость моим господам, начиная со старого Фр. — они держали себя хорошо, и я не слышал ни одной диссонирующей нотки, ни одного слова, к которому можно было бы придраться.
Разумеется, пока Н. находился здесь, я просил его присутствовать в оба утра на докладе. Алексеев так хорошо их делает. Он был тронут иконкой и благословением, которые ты послала через меня. Н. повторил мне, что уезжает отсюда вполне спокойным, зная, что у меня такая подмога в лице Алексеева. Мы много говорили о Кавказе. Он любит его и интересуется населением и прекрасной природой, но он просит, чтобы ему недолго оставаться там по окончании войны. Он немедленно надел на себя чудесную старую черкесскую шашку — подарок, который Шервашидзе сделал ему несколько лет тому назад — и будет носить ее все время. Он полагает пробыть в Першине дней 12, а потом выедет прямо в Тифлис, и встретится со старым графом В. в Ростове-на-Дону. Вся коллекция черных женщин[337] присоединится к нему под Киевом в его имении, и все они уедут!
Начинается новая чистая страница, и что на ней будет написано, один Бог Всемогущий ведает!
Я подписал мой первый приказ и прибавил несколько слов довольно-таки дрожащей рукой!
Мы только что окончили нашу вечернюю трапезу, после чего я имел продолжительную беседу с Лагишем, а затем с ген. Вильямсом[338].
И Джоржи и бельгийский король ответили на мою телеграмму, в которой я извещал о переменах у нас — и так скоро!
Я в восторге, что ты говорила со старым Гор.[339] и утешила его. Пожалуйста, в следующий раз передай ему, что как только Гос. совет и Дума закончат свои работы, их надо прикрыть, все равно, вернусь ли я к тому времени, или еще буду находиться здесь!
Почему бы не повидать Крупенского — он надежный человек и, может быть, расскажет тебе стоящие вещи.
Подумай, женушка моя; не прийти ли тебе на помощь к муженьку, когда он отсутствует? Какая жалость, что ты не исполняла этой обязанности давно уже, или хотя бы во время войны!
Я не знаю более приятного чувства, как гордиться тобой, как я гордился все эти последние месяцы, когда ты неустанно докучала мне, заклиная быть твердым и держаться своего мнения.
Мы только что кончили играть в домино, как я получил через Алексеева телеграмму от Иванова, сообщившего, что сегодня наша 11 -я армия (Щербачева) в Галиции атаковала две германских дивизии (3-ю гвард. и 48-ю пех.) с тем результатом, что было взято свыше 150 офицеров и 7000 солдат, 30 орудий и много пулеметов.
И это случилось сейчас же после того, как наши войска узнали о том, что я взял на себя верховное командование. Это воистину Божья милость, и какая скорая!
Ну, я должен кончать, уже поздно, и мне пора спать.
Благослови тебя Бог, мое возлюбленное сокровище, мой Солнечный Луч! Нежно, нежно целую тебя и дорогих детей.
Всегда твой старый муженек
Ники.
Передай А. мой теплый привет.
Ц.С. 26-го авг. 1915 г.
Мой родной, бесценный,
Я пишу в верхней угловой комнате. M-r Жильяр читает Алексею вслух. — Ольга и Татьяна сегодня днем в городе. — О, мой дорогой, было так приятно прочесть известие сегодня утром в газетах, и мое сердце невыразимо радовалось! — Мы с Марией пошли к обедне в верхнюю церковь, Анастасия пришла к молебну. — Батюшка прекрасно говорил. Я хотела бы, чтобы побольше людей из города его послушали. — Это было бы им очень полезно, так как он очень хорошо коснулся внутренних вопросов. — Сердцем и душою я молюсь за тебя, мое сокровище! — Служба продолжалась от 10 1/2 до 12 1/2. — Затем мы зашли к Ане, чтобы повидаться с милой Лили, вернувшейся из церкви. — Она разыскивала свою мать, которая ездила на фронт и искала тело своего убитого мужа. — Она уже не могла добраться до Бреста, потому что германцы находились в 18 верстах от того места, где она была. Мищенко пригласил ее к завтраку — представь себе, она одна среди 50 офицеров! Она переночевала у Ани и уезжает сегодня к сыну: от мужа у нее никаких известий. — Мы завтракали, пили чай и обедать будем здесь наверху. — Я прокатилась немного в полуоткрытом автомобиле с Аней и Марией, чтобы немного подышать воздухом — совсем сентябрьская погода. — В 6 час. придет Костя, а затем я пойду в церковь — такое утешение молиться со всеми за моего ненаглядного!
Хорошие известия от Иванова — настоящее благословение для начала твоей работы. Помоги тебе Бог, мое сокровище! Все теперь кажется пустяком, такая радость царит в душе. — Я с воскресенья не имею известий от старика. — Самарин все продолжает интриговать против меня. Надеюсь в скором времени составить для тебя список подходящих имен и уверена, что найду ему преемника до того, как он успеет еще навредить. — Как поживают иностранцы? Завтра увижу Бьюкенена, так как он мне опять принесет свыше 100000 р. из Англии.
Я получила письмо от m-me Бахерахт[340], где она просит, чтобы ее мужа не удаляли до конца войны. — Он достиг предельного возраста, но много помогает русским в Берне и проявляет много усердия. Может быть, ты будешь помнить это, когда Сазонов будет тебе о нем говорить? — Граммофон играет в спальне, там Мария и Анастасия. — Бэби спал всего 9 часов (с перерывами): он веселенький и мало страдает. — Я говорила Фредериксу, что не надо пока ничего устраивать для раненых в Ливадии, так как еще очень много свободных мест в Ялте. А теперь меня со всех сторон извещают из Крыма, что там все приготовлено. Спроси Фред., почему, ведь я не нахожу, чтоб это было теперь необходимо, — может быть, позднее. Скоро будут готовы мой военный санаторий и госпиталь в Ливадии — этого пока довольно.
Царское Село. 27 авг. 1915 г.
Мой родной, любимый,
Интересно, получаешь ли ты мои письма каждый день? Жаль, что ты так далеко, и проходящие теперь воинские поезда задерживают движение. Опять только 8 градусов, но солнце как будто собирается выглянуть. Удается ли тебе каждый день делать прогулку, или ты слишком занят? Бэби спал очень хорошо, просыпался только два раза на минутку, и рука гораздо меньше болит, к счастью; ушиба не видно, только опухоль, так что, я думаю, завтра он сможет одеться. Когда он нездоров, я гораздо больше его вижу, а это большая радость для меня (конечно, если он не страдает, что хуже всего).
Ольга и Татьяна вернулись из города после 7 час., так что я пошла в нижнюю церковь с Марией от 6 1/2 до 8 час. Сегодня утром я с двумя младшими пойду в верхнюю церковь в 10 1/2 час., а другие пойдут к службе вниз до 9 час.
Мой пост состоит в том, что я не курю, — я пощусь с самого начала войны и люблю ходить в церковь. — Мне хочется причаститься, и священник на это соглашается, — он говорит, что никогда не рано быть вновь у причастия и что это дает силы. Желающие из раненых солдат тоже будут причащаться. — В субботу годовщина закладки нашего камня! Графиня Граббе рассказала вчера Ане, что Орлов с женой в ярости от того, что их прогнали[341] — это возмутило многих в городе. Он ей также передал, что Н.П. займет его место (я была уверена, что он поместит это в газетах), — какой некрасивый поступок, после того как жена его пригласила Н.П. к себе и говорила с ним — таковы люди! Многие рады этому, те, кто знал его грязные денежные дела и то, как он позволял себе отзываться обо мне.
Будет ли у тебя время нацарапать хоть строчку? Мы не получаем известий, так как я предложила Н.П. не писать и не телеграфировать пока, в течение некоторого времени, после этой некрасивой истории в ставке.
Интересно, каковы новости? Вели им посылать мне опять телеграммы, прошу тебя, мой друг. Дорогой Бэби встал, наполовину одет, завтракал с нами за столом и играл с мальчиками. Он сегодня не хочет выходить, говорит, что чувствует еще маленькую слабость, а завтра выйдет. Он тебе не писал, потому что не мог держать бумагу левой рукой. Мы опять будем обедать наверху — там уютно и не так пусто без тебя, как внизу.
Ну, вот, сегодня утром я пошла с двумя младшими к обедне и молебну в 10 1/2час. Читались чудные молитвы за тебя Богородице и св. Серафиму. Оттуда мы пошли в наш лазарет. Все были на молебне в маленьком пещерном храме, так что и мы опять пошли. А сейчас в 6 1/2 час. идем ко
