Николай II в секретной переписке

тобой. Горячо благословляю тебя и шлю горячие “тихие” (soft) поцелуи. Навеки, родной мой муженек, твоя нежно любящая, глубоко преданная

Женушка.

Перечитываю твое письмо, я люблю его.

Царская ставка. 2 янв. 1916 г.

Моя любимая душка-Солнышко!

Сердечно благодарю тебя за оба дорогие письма. Меня сокрушает твое нездоровье, и я живу в тревоге, когда разлучаюсь с тобой. Мое одиночество ничто в сравнении с этим. Дорогая, будь осторожна и береги себя.

Посылаю тебе эти телеграммы для прочтения, а затем разорви их.

Ты спрашиваешь, как я встретил Новый Год. У нас тоже в полночь был молебен в церкви. О.Шавельский очень хорошо и правильно говорил. — У меня болела голова, и я сейчас же лег. — На Новый Год я чувствовал себя опять хорошо. В 10 ч. принял нескольких милых людей из города и затем пошел в церковь.

Пришло несколько бумаг, а также множество телеграмм, большей частью семейных и иностранных, на которые всегда труднее отвечать. Из полков телеграфировали одни Эриванцы.

Должен сознаться, что книга, которую я теперь читаю, меня совершенно увлекает. Когда кончу, пошлю ее тебе. Ты, наверное, отгадаешь, какие места меня особенно заинтересовали.

Иностранные офицеры просили у меня разрешения телеграфировать Алексею и были очень тронуты его хорошо составленным ответом.

Скажи ему, что они всегда кончают свою закуску в той маленькой комнате и вспоминают его.

Я тоже очень часто о нем думаю, особенно в саду и по вечерам, и мне недостает моей чашки шоколаду.

Погода приятная, мягкая, 3 градуса и много снегу, но солнца нет с самого моего приезда. — Дни стали гораздо длиннее.

Должен кончать.

Да хранит тебя Господь, моя дорогая женушка!

Целую нежно тебя и дорогих детей.

Твой старый

Ники.

Царское Село. 3 января 1916 г.

Мой родной, милый!

Сегодня утром только 5 градусов, — какая большая перемена! Эту ночь почти не спала, — спала только от 4 до 5 1/2 часов и от 7 до 9-ти; голове сталолучше, сердце же более расширено, поэтому остаюсь опять в постели. Вчера от 9 до 11 опять лежала на кушетке.

Мне жаль, что у Маши[586] отняли шифр; но уж если так, то и с некоторых господ, которые позволяют себе говорить такие вещи, теперь отлично можно будет снять их золоченые мундиры и аксельбанты. Прикажи Максимовичу последить за клубом. Хвост. просил Фред. помочь ему, но тот не мог или не понял, что это нужно. Увы, Бор. Васильч.[587] сильно изменился к худшему, как и многие другие. О, им необходимо почувствовать твою мощь, — теперь нужно быть строгим!

А. была ужасно счастлива твоей телеграммой и говорит, что написала скверный ответ вместе с родителями, хотя пропустила половину той официальщины, которую старик заставлял ее писать.

Посылаю тебе целую коллекцию писем. Извини, что дурно пишу; не знаю, почему, только не могу писать ровно этим автоматическим пером: вероятно, оно слишком жестко. Вкладываю открытку с фотографией Бэби, снятой Ганом в ставке, когда мы там были; она очень удачна.

Идет снег. Как я скучно пишу! Но я разбита, и настроение невеселое; поэтому не могу писать приятных вещей. В соседней комнате дети едят, болтают и палят из своих игрушечных пистолетов. О, мой нежный ангел, мой близкий, самый близкий, я так жажду твоих любящих объятий, жажду прижаться к тебе крепко! Какое утешение твое любящее письмо! Я все перечитываю его и благодарю Бога за то, что я в самом деле кое-что для тебя значу. Я так сильно этого хочу! Я люблю тебя горячо, каждым фибром моего сердца. Бог да благословит тебя, мой Солнечный Свет, мой единственный, мое все! Целую тебя без конца, молюсь беспрестанно, чтобы Бог внял нашим молитвам и послал утешение, силу, успех, победу и мир, мир во всех отношениях: все эти бедствия смертельно утомляют и угнетают.

Мой муженек, моя жизнь, мое счастье, благодарю тебя за каждую секунду любви, которую ты дал мне.

Твоя маленькая

Женушка.

Царская ставка. 3 янв. 1916 г.

Моя дорогая!

До сих пор не получил ни одного письма. Поезд запоздал на 6 часов из-за сильной снежной бури.

Здесь со вчерашнего дня тоже буря, и ночью ветер завывал в трубе, как этот ужасный тремоло в “Ahnfrau”. Очень благодарен за твою дорогую телеграмму. Я рад, что твоя головная боль почти прошла; но гадкое сердце продолжает быть непослушным!

Могу написать сегодня тебе и детям, так как бумаг не поступало. Вчера я телеграфировал Ане и получил весьма почтительный ответ. — Никто не вспомнил этой годовщины, так что я напомнил об этом Фред. и Воейкову. Валя[588] лежит: у него сильный жар, я только что его навестил. Он чувствует себя лучше, но лицо у него распухло и красное от простуды.

Ночью выпала масса снегу. Я обрадовался, найдя деревянную лопату в саду, и очистил одну из дорожек. — Это для меня очень полезное и приятное занятие, так как сейчас я не делаю никакого моциона. И тогда я не так тоскую о Крошке.

Утренние доклады теперь кратки, потому что пока все спокойно, но на Кавказе наши войска начали наступление и довольно успешно. Турки этого совсем не ожидали зимою. В Персии мы также наносим тяжелые удары этим проклятым жандармам, находящимся под руководством немецких, австрийских и шведских офицеров. Между прочим, я получил очень сердечную телеграмму от Гардинга, вице-короля Индии, от имени правительства, князей и народа. Кто мог бы подумать это 10 лет тому назад?

Я был тронут цветком, присланным от нашего Друга.

До свидания, моя душка-Солнышко. Храни тебя Господь!

Нежно целую и бесконечно люблю.

Навеки твой

Ники.

Царское Село. 4 января 1916 г.

Мой родной, милый!

Твое дорогое письмо, полученное вчера после обеда, доставило мне неожиданную радость, и я благодарю тебя за него от всего моего глубоко любящего сердца.

День прошел, как всегда; А. немного почитала мне. От 9 до 12-ти лежала на своей кушетке, между 10 и 11 приходил к чаю Н.П. Я не видала его с прошлого понедельника. Взгрустнулось по тебе, любимый, так как он никогда не бывал у нас за чаем без тебя. Вероятно, он уедет 8-го, чтобы в назначенный день съехаться с Кириллом в Киеве. Сегодня в ночь он уезжает на один день, чтобы проститься с сестрами. Он рассказал нам, как трогательно добра была к нему дорогая матушка[589], продержала его полчаса, говорили про Экипаж, политику, старика[590], которого она считает честным, но дураком за то, что он обидел Булыгина[591],сказала, как глубоко сожалеет о том, что Н.П. покидает ее сына — такой верный и неподкупный друг, — вынула из кармана образок и благословила его. Он был ужасно растроган ее добротой. Кажется, Саблин 3-й [592] (которого некоторые считают, увы, его братом[593]) распространил историю о том, будто он туда выслан подальше от тебя, за то, что говорил против нашего Друга. — Так гадко, и это опять внушило ему нежелание ехать к Гр.: будто это получит такой вид, что он хочет просить за себя. А ему следовало бы повидаться с Ним перед отъездом на войну; Его благословение может сохранить его от несчастья. Я увижусь с ним еще раз и тогда попрошу его побывать у Него. Это — тема, к которой надо подходить осторожно; все это зло тогда сделал Манус[594]. Чебыкин[595] виделся с ним несколько раз и делает все, чтобы добыть людей. Я думаю, они посмотрят их вместе, до его отъезда. К.[596] просил Григоровича[597], чтобы тот попросил Канина[598] послать офицеров с “Олега”. Они послали за Кожевниковым[599] для подготовки людей для его роты, которая пойдет вместе, после трехнедельного отпуска; потом Род.[600] и т.д. Им не давали отпуска до сего дня с самой пасхи, так как все время приходилось быть наготове в С.[601] и в Одессе.

Гучков[602] очень болен; желаю ему отправиться на тот свет, ради блага твоего и всей России, — поэтому мое желание не греховно. Вчера дети — О. и Т. — были у Силаевых и провели приятно время. Я спала очень плохо, сердце расширилось, и голова болит, поэтому лежу в постели. А. “кипит”, устраивая свое убежище, так как 6-го уже хочет принимать призреваемых. Я кое-что для нее собираю, а другое, ей нужное, заказываю. Говорят, там очень уютно, Т. ездила смотреть. Сегодня 15 градусов мороза. Bichette[603] в отчаянии написала m-me Зизи, чтобы вымолить у тебя прощение за то, что ее сын не был в Несвиже, когда ты был там. Целых 17 месяцев он не отлучался и только тогда уехал на два дня повидаться с матерью и бабушкой, которая заболела. Если б они знали, что ты приедешь, то она тоже устремилась бы навстречу тебе.

Бэби не на шутку принялся за свой дневник. Только уж очень смешно: так как вечером у него мало времени, то он днем описывает обед и отход ко сну. Вчера ему доставлено было удовольствие подольше побыть со мною. Он рисовал, писал и играл на моей постели, и мне хотелось, чтобы ты был с нами. О, как я тоскую по тебе, мой любимый! Но хорошо, что тебя здесь нет, так как я в постели, и не видала бы тебя, потому что все трапезы происходят в другой комнате. Очень ветрено и холодно. Бэби не выходит вследствие простуды, и Поляков[604] говорит, что еще несколько лет ему не следует выходить в мороз более 15 градусов, хотя прежде я посылала его гулять и при 20 градусах. Ольга и Анастасия тоже простужены, но бывают в лазаретах и вчера катались на тройке. Папафедоров [605] и О.Е.[606] приехали в город, и я надеюсь ее увидеть. Как поживает маленький адмирал[607] и подвизаются ли они с Мордвиновым в домино? Какие вести у Граббе от наших милых конвойцев? Дети едят и палят из своих противных пистолетов. Ксения все еще очень слаба после инфлюэнцы. У Феликса[608] — свинка.

Милый, подумал ли ты серьезно о Штюрмере? Я полагаю, что стоит рискнуть немецкой фамилией, так как известно, какой он верный человек (кажется, твоя старая корреспондентка упоминала о нем), и он хорошо будет работать с новыми энергичными министрами. Мне сказали, что они все разъехались по разным направлениям, чтоб посмотреть