было тщательно почищено и отполировано и бусины были ярче, чем он их помнил.
– Она говорила что-нибудь еще?
– Насколько я припоминаю, нет. Мы немного поговорили о конклаве. Вроде я пытался пофлиртовать. Она была очень мила, но сдержанна. Ах да, она спрашивала, где ты, но как-то рассеянно. Это все.
– Что ты ей рассказывал?
– Я сказал, что в это время ты обычно в Секретариате. Хотя не думаю, что она специально искала тебя. Ушла она в другом направлении. Думаю, просто хотела вернуть четки. Интересно, что ей было нужно в карете кардинала?
– Ограбить ее, – прошептал он.
– Что ты сказал?
Чернозуб прилег на койку и закрыл глаза. После долгого молчания он сказал:
– Спасибо, Аберлотт.
– Не стоит благодарности, – и студент вернулся к чтению.
Может, монахиня в самом деле была настоящей. Эдрия передала ей четки, вот и все. Женщина-джин вполне может сойти за монахиню, тем более без наголовной повязки, но по законам Денверской Республики, как, впрочем, и всюду, сознательно выдавать себя за члена религиозного ордена, скрывая свое происхождение, было преступлением. Людей с генетическими нарушениями преследовали почти повсеместно. Их защищали только законы Церкви – но и они не простирались настолько, чтобы разрешать подделку под религиозное обличье. И если Церковь еще могла протестовать против дискриминационного законодательства светских властей, она никогда не осмелилась бы решительно выступить против евгенических законов, запрещавших смешанные браки между здоровыми людьми и «Детьми Папы». Не сопротивлялась она и введению законов, определявших право граждан на деторождение степенью родственной близости к кому-то из уже известных уродов. В светских судах могли быть использованы как свидетельства церковные данные о крещении, ибо, выдавая документы о крещении, священники были обязаны ознакомиться с родословной родителей. Прежде чем пара получала от светских властей лицензию на право вступления в брак, и он и она должны были в обнаженном виде пройти медицинское освидетельствование в магистрате. Кочевники, естественно, руководствовались своими правилами, но и они достаточно нетерпимо относились к деформациям, дурной наследственности и т. п. Неполноценных детей они просто убивали сразу же после рождения.
Перебирая четки, он решил, что Эдрия вручила их монахине, совершавшей религиозное паломничество. Он устыдился приступа страха и надежды, которые охватили его, когда он нагнулся подобрать четки. Конечно, это не могла не быть монахиня. То, как полиция отнеслась бы к джину, притворившемуся гражданином, не шло ни в какое сравнение с реакцией толпы, попадись она им в руки. Эдрия не смогла бы так старательно почистить и отполировать бусины и распятие. Если бы она успела передать четки пораньше, он бы избежал этого ужасного признания во время исповеди, что обменял их на секс – Спеклберд подвел его к этой мысли. Но почему она вообще вернула их, пусть и через посредника?
– Какого цвета были у нее волосы? – спросил он Аберлотта, который погрузился в учебник.
– Чьи волосы?
– Монахини.
– Какой мо…? Ах да! Они были скрыты шапочкой, – он задумался. – Кажется, светлые. Она была очень симпатичной.
Чернозуб смущенно замялся. Этого было мало. В Валане десятки блондинок. Но хотя смесь разных кровей на континенте привело к появлению разных оттенков коричневой кожи, чисто белая и чисто черная были редкостью, так же, как рыжие или светлые волосы.
Поднявшись, он вышел на воздух. На улице никого не было, кроме старика и двух детишек. Сегодня от протоки за домом особенно сильно несло гнилью. Недавно заболели несколько человек по соседству, наверно, от воды или ее испарений. Он решил пройтись верх по холму, в другую сторону от Секретариата.
Гулял он не менее часа. Домов на протяжении пути попадалось все меньше и меньше. Наконец он вышел к караулу у городской ограды. За ней тянулся только лес с редкими убежищами отшельников, включая и обиталище Спеклберда. Он остановился поговорить с часовым.
– Как давно вы стоите на посту, капрал? Молодой офицер посмотрел на солнце, склоняющееся к горизонту на западе.
– Примерно часа четыре. А что?
– Проходила ли мимо вас молодая монахиня? В коричневом одеянии, белом чепчике…
Часовой тут же глянул в сторону леса, несколько мгновений рассматривал Чернозуба, после чего гнусно захихикал:
– Вот уж нет! Да и чего ей тут бродить в одиночку…
Разозлившись на его плотоядное хихиканье, монах повернулся и побрел обратно к дому. Гнев снова уступил место страху. Он понимал, что теперь опасается за Эдрию, но скорее всего она уже в безопасности у себя дома, в Полых Аркадах. Монахиня – это всего лишь монахиня. И если у монашек выше по склону холма есть небольшой монастырь, будет ли часовой настырно интересоваться, куда она идет?
Этой ночью ему снилось, что на нем зеленая наголовная повязка и он убегает от толпы, которая хочет его кастрировать за возлежание с Торрильдо, а у того груди такие же большие, как у Эдрии… или это у Эдрии такой же большой пенис, как у Торрильдо? Он был загнан в амбар Шарда, где теперь стоял старый генератор брата Корнера и электрический стул из часовни. Кто-то вопил. Грубые руки уже привязывали его к стулу, когда кто-то встряхнул его, и Чернозуб проснулся. Грубые руки принадлежали Вушину.
– Перестань орать, – сказал Топор. – Ты всех перебудишь.
– Уже разбудил, – сонно пробормотал Аберлотт из соседней комнаты. Крумли выругался и взбил подушку. Джасис продолжал стонать и похрапывать.
Когда остальные обитатели дома снова погрузились в сон, Чернозуб засунул руку под жесткую подушку и
