прилег и завел глаза. Но сейчас же со стоном открыл их. Человек у стола продолжал закручивать усики.
Вдруг загрохотала дверь. Трое в солдатских шинелях впихнули в комнату ощеренного от злости юношу. Он стоял некоторое время, вытянувшись, в щегольской бархатной куртке. Через смуглую щеку у него шла кровавая царапина. Затем решительно сел на клеенчатый диван.
— Сволочи, — сказал он и поморгал пышными ресницами. Невзоров посматривал искоса, — где-то он видел этого человека, удивительно знакомое лицо… Рот, как у девушки… Не в кафе ли у «Бома», на Тверской? Ну, конечно, — вместе с покойной Аллой Григорьевной н косматым человеком, похожим на бабу…
— Простите, вы не граф Шамборен, художник? Юноша, точно рысь, повернул голову:
— А! Невзоров!
— Виноват, — поспешно заявил Семен Иванович, — настоящая моя фамилия Семилапид Навзараки. Невзоров — это псевдоним. Представьте: схватили на улице, сижу здесь, ничего не понимаю.
— Поймешь, — сказал человек у стола, — у нас отолкуют.
На этом разговор прервался. Послышался звон шпор. Вошел ротмистр, великолепный блондин в пышных галифе. Трогая мизинцем пробор, он спросил нараспев, как глубоко светский человек:
— Кто здесь — именующий себя Семилапидом Навзараки?
Семен Иванович вскочил, всем своим видом изображая величайшую благонамеренность, и пошел к дверям, где с боков к нему примкнулись часовые.
Матерый полковник, — видимо, из бывших жандармских, — задумчиво курил, свет хрустального абажурчика поблескивал на крепких ногтях его. Невзорова втолкнули в кабинет. Он остановился близ двери, поклонился. Полковник не обратил на него решительно никакого внимания, курил толстую пушку, полузакрыв глаза. Только нежно под столом зазвенела шпора.
Затем негромко, будто обращаясь к невидимому собеседнику, полковник сказал:
— В первый раз едете в Испанию? Никогда не изволили там бывать, граф?
У Семена Ивановича задрожала челюсть, ужас пошел по коже. Он оглянулся, — с кем это разговаривает полковник? Облизнул губы, промолчал. А полковник тем временем повернул львиное лицо, украшенное седеющими подусниками, и, устремив чистый, холодный взгляд поверх головы Семена Ивановича, сказал раздельно:
— Имя, отчество, фамилия?
— Навзараки, Семилапид, — с трудом ответил Невзоров.
— Зачем, ну, зачем, граф, так унижать свое достоинство? Мы же знаем, что вы не Семилапид Навзараки. — И вдруг глаза полковника — яростные, выпрыгивающие — воткнулись в глаза Невзорову, просверлили мозг до затылка… Семен Иванович попятился. Глаза пришили его к стене и перескочили на лист чистой бумаги. Полковник обмакнул перо и записал:
«Навзараки. Года? 37. Место рождения? Херсон. Занятие? Торговля. Превосходно».
Он осторожно поднес к губам папиросу:
— Какого именно рода товар изволите продавать?
— Каракуль.
— Превосходно. Не желаете ли присесть? Нет, сюда, к столу. Так вы говорите, что торгуете сапожным кремом?
— Какой там сапожный крем! — завизжал Невзоров. — Ничего я не знаю про сапожный крем…
Полковник только поднял брови и продолжал писать красивым, длинным почерком. Семен Иванович, почти бессознательно, пошарил в жилете, достал две бумажки, по пяти английских фунтов каждая, привстал и положил их под угол промокашки. Не оборачиваясь, полковник сказал вежливо:
— Мерси. — Положил перо и закурил новую пушку. — Вас еще не подвергали личному обыску? Эта проклятая революция порядком потрепала наш аппарат. В особо деликатных случаях я доверяю одному себе. Разрешите поинтересоваться содержанием карманов.
Он пересчитал деньги Невзорова, вложил в конверт и запечатал: «Будьте совершенно покойны». Затем осторожно развернул паспорт:
— Гм, прекраснейшая работа, — это фальшивомонетчики с Пересыпи. Дорого заплатили? Ну-с, — это все ваши документы?
— За последнее время неоднократно бывал ограблен, жестоко пострадал, ваше превосходительство.
— Странно. Как же вы, граф, едете без мандата на такую ответственную и ужасную работу?
— О чем вы?.. На какую работу?..
— Я спрашиваю, — тут брови полковника слегка сдвинулись, — где мандат? Сокрытие лишь ухудшит ваше положение.
Тогда Невзоров, прижимая к груди трепетную руку, пролепетал:
— Ваше превосходительство, богом клянусь — вы принимаете меня за кого-то другого.
— Э, не будем играть в прятки. Мы оба светские люди, граф, не правда ли? Давайте — по-английски, по чести, начистоту.
— Я же не граф, я бухгалтер… Ваше превосходительство, я — Невзоров…
И тут Семен Иванович, захлебываясь словами, принялся описывать свои приключения, начиная со встречи с цыганкой на Петербургской стороне. Полковник по мере его рассказа все сильнее хмурился. Полированные ногти его забарабанили гимн. Шея наливалась кровью. Внезапно ужасным голосом он проговорил:
— Где четыре жестянки с сапожным кремом? Невзоров ударился о спинку кресла и глядел, как кролик, в ледяные глаза. Принялся креститься: «Ей-богу, с ума сойду с этим сапожным кремом, ничего не знаю…»
Держа Невзорова на прицеле глаз, полковник позвонил. Вошел ротмистр, звякнул шпорами. Полковник сказал:
— Штучка оказалась хитрая.
— Прикажете отвести его в
Изо всего непонятного фраза эта была самая страшная. Невзоров затрепетал в кресле. Его крепко схватили за локти, повели по грязным коричневым коридорам, где дули сквозняки, по лесенкам, под землю и втолкнули в темное помещение. Он сел на земляной пол и таращил глаза в темноту. Здесь приторно пахло тлением и сыростью.
Постепенно с левой стороны появилось какое-то бледное, овальное пятно. Скосившись направо, он различил второе пятно. Так и есть — темные глазницы и черты страшного оскала. «Вот он, проклятый, символ смерти, говорящий череп Ибикус…» Невзоров зажмурился. Из тела выступал ледяной пот. Под сердцем затошнило, и сердце перестало биться.
Он чувствовал, как его осторожно трогали, ощупывали лицо. Когда он снова стал различать звуки, — Ибикусы в стороне глуховатыми голосами разговаривали:
— И сегодня он ничего не добьется.
— Ты терпи, слышишь…
— А если он по делу Шамборена опять станет пытать, — говорить?
Семен Иванович слабо вскрикнул и сел. Голоса замолчали. Теперь он видел скудный свет сквозь подвальное, заложенное кирпичом окошко под потолком и на полу прислонившиеся к стене две смутные фигуры; они повернули к нему измученные лица, — нет, нет: это были люди, не Ибикусы. Он подполз к ним, всмотрелся, сказал шепотом:
— Меня допрашивали насчет сапожного крема…
— Анархист? — спросил левый из сидевших у стены.
— Боже сохрани. Никакой я не анархист. Я просто — мелкий спекулянт.
— Цыпленок пареный, — сказал правый у стены, с ввалившимися щеками.
