– Если захотите быть ближе к нашей природе, могу посоветовать прелестный уголок в тридцати километрах по железной дороге, – Баль Станэс на озере Несвинен.
– Как вы сказали? – резко обернулась к нему Вера Юрьевна. – Баль Станэс?…
Швед, несколько изумленный порывистым движением, нагнул по-бараньи голову:
– Да, мадам, вы не пожалеете. Там можно отдохнуть.
Пароход загудел и стал поворачивать к стенке набережной. В пролетах между дощатыми пакгаузами стояли черные такси. За ними двигались чистенькие трамваи. Дальше – груды тюков, бочек, ящиков, черепичные крыши и старинные фасады домиков, вывески портовых кабаков, узкие переулки. У самого края стенки, на причальной тумбе, сидел, улыбаясь, носатый Хаджет Лаше, в серой черкеске и мерлушковой шапке. Увидев его, Вера Юрьевна положила руку на горло, отвернулась.
31
В зале ресторана «Гранд-отель» в обеденный час играл симфонический оркестр и выступали, – как всегда по воскресным дням, – сольные номера. Года два тому назад все это было обставлено гораздо богаче, европейских знаменитостей слушали здесь ежедневно. Но после мира схлынули интендантские чиновники, поставщики, шпионы, контрразведчики, международные авантюристы, великолепные женщины с ассортиментом паспортов и коробочкой кокаина в золотой сумочке, нейтральные дипломаты и засекреченные дипломаты воюющих стран, – все, кто, не задумываясь, разменивал деньги и покупал все: оружие, товары, сталь и яды, человеческую подлость и острые удовольствия.
Теперь в будние дни в ресторане «Гранд-отеля» вместо вина подавали графины с холодной водой. Стокгольму грозило захолустье. С убытком для себя ресторатор устраивал воскресные концерты; их посещали даже почтенные семейства, поддерживая национальное предприятие.
Все столики были заняты. Сигарный дым пробирался сквозь лапчатые пальмы. Сегодня демонстрировалась американская новинка – джаз-банд с настоящими неграми. Трудно было привыкать к адской трескотне, вою саксофона, барабанам и тарелкам, взвизгам веселых людоедов. Мало того, что Америка сняла исподнюю рубашку со старого мира, – на могилах пятнадцати миллионов заставила плясать бешеный фокстрот… Ах, то ли дело убаюкивающий старый, мечтательный вальс!
– Слишком близко к оркестру сели.
– А вы говорите погромче.
– Погромче-то не хочется…
– Да бросьте ваши страхи… В Европе, чай. Что же водку не пьете?
У стены за небольшим столиком обедали двое русских: один – худощавый, холеный, с залысым лбом, с острой бородкой, другой – с воспаленным, несколько неспокойным лицом, с выпуклыми, влажными, жадными глазами. Худощавый мало ел, много пил. Его собеседник ел жадно, навалясь грудью на стол. Худощавый говорил ему:
– Напрасно, напрасно, Александр Борисович. Что же, и в Петрограде ни капли не пили?
– Да бросьте вы, слушайте… (Александр Борисович косился на соседей.) Вот тот, внушительный дядя, – кто такой?
– Полицейский, из отдела наблюдения над иностранцами. Мой приятель…
– Хорошенькое знакомство!
– Без этого здесь нельзя.
– Ну, а вон те, в смокингах?
– Двоих не знаю, третий, тот, кто вертит ложечкой в шампанском, – граф де Мерси, из французского посольства, недавно прибыл с таинственной миссией.
– А тот высокий старик? Русский помещик какой-нибудь?
– Эка! Поважнее короля – сам Нобель.
– А за тем столиком? Что-то уж очень они поглядывают на нас.
– Русские. Лысый, смуглый, маленький – Извольский, во всяком случае живет здесь под этой фамилией. Тот, кто смеется, – рыжебородый, – концертмейстер Мариинского театра Анжелини, он же Эттингер почему-то. Чем занимается, черт его знает, но деньги есть, он угощает. А третий, верзила – Биттенбиндер, тоже – сволочь.
– А та компания за большим столом – красивые женщины?
– В гостинице со вчерашнего дня. Их уже заметили. С лиловыми волосами, по-видимому, жена Хаджет Лаше.
– Какого Хаджет Лаше? Того – в черкеске? Так я же его знаю, встречались в прошлом году в Петербурге. Он печатал свою книжку, интереснейшие записки – разоблачение застенков Абдул-Гамида. Пытки, убийства, кошмары в турецком вкусе, здорово написано. Что он здесь делает?
– Живет за городом в Баль Станэсе. Рантье, как мы все. Любопытный парень.
Негры положили инструменты и ушли с эстрады. Танцующие вернулись к столикам. В зале – сдержанный гул голосов, хлопают пробки от шампанского. Худощавый закуривает, щурится удовлетворенно, бровями подзывает лакея и, когда закуска убрана, наклоняется к собеседнику:
– Ну-с, какие же новости из Петрограда?
Как только смолкла музыка, Хаджет Лаше указал Леванту:
– Видишь того – с выпученными глазами – это Леви Левицкий, журналист, пробрался через финскую границу курьером к Воровскому. Ловкий малый, – у него, мне известно, другое поручение, помимо бумажонок Воровскому… (На ухо.) Был близок к Распутину, Вырубовой и всем тем кругам. Вчера был в банке с чемоданом, который там оставил, и, кроме того, внес на текущий счет какие-то суммы…
