Умер отец, но он не заплакал. Умерла мать, и он не зарыдал. Скончались двое его братьев, а он не смог проронить над их могилами ни одной слезы.
Не смог он заплакать и от радости, когда через десять лет после свадьбы жена, наконец, родила ему дочь.
Однажды, когда Лие — так звали графскую дочь — уже исполнилось четырнадцать лет, она вошла в кабинет отца и увидела, что тот сидит в темном углу и горестно вздыхает.
— Что с вами, батюшка? — спросила она. — У вас такой печальный вид…
— Мне в самом деле страшно тяжело, доченька. Умер мой последний брат, дядя Карл.
Лия очень любила дядю Карла, приносившего на каждый Новый год какой-нибудь приятный подарок.
И потому, узнав от отца печальную весть, она залилась горючими слезами.
— Бедный дядя Карл! — проговорила Лия сквозь слезы.
— Счастливая… Она может плакать! — прошептал граф, с завистью глядя на дочь.
— У вас такое горе, а вы не плачете… Почему, батюшка? — спросила Лия.
— Увы! — отвечал тот. — Слезы — это небесный дар. Блажен, кто может плакать, ибо свое страдание он выплакивает вместе со слезами. Моя же участь печальна.
— Но почему?
— Потому, доченька, что Господь отказал мне в том, что дал последней твари: слезы.
— Господь отказал в них вам, он же и даст!.. Я стану так усердно молиться, что он вернет вам слезы!
Но граф лишь покачал головой.
— Судьба моя решена, — проговорил он. — Я должен погибнуть оттого, что не могу плакать. В тот миг, когда мое сердце переполнится слезами, а глаза будут готовы их пролить — я умру.
Лия встала на колени и протянула руки к отцу.
— Нет! — воскликнула она. — Вы не умрете! Должно же существовать средство вернуть вам слезы! Назовите мне его, и я его достану.
Балдрик заколебался, будто действительно знал такое средство. Но добыть это средство, похоже, было не под силу юной девушке. И, не проронив ни слова, он вышел.
Он не спустился к ужину.
Напрасно Лия прождала его и к завтраку. Пришел слуга и сказал девушке, что Его Светлость просит ее подняться к нему в кабинет.
Лия тут же встала из-за стола и направилась к отцу.
Как и накануне, она нашла его полулежащим в своем кресле. Лицо графа было страшно бледным, как у покойника.
— Любезное дитя мое, — начал он, — мое сердце уже так полно горя, что вот-вот разорвется на части. Слезы бурлят в нем, как горный поток, готовый прорвать плотину… И, поскольку кончина моя близка, я позвал тебя, чтобы сказать, что на мне лежит кара за преступление, которого я не совершал.
— О говорите, говорите, батюшка! — воскликнула девушка. — Может, вам удастся заплакать!
С обреченным видом граф покачал головой и промолвил:
— Я хочу рассказать тебе, как случилось, что Господь лишил меня слез… Слушай же…
«Дед мой был жестоким человеком и за пятьдесят лет жизни не пожалел ни одного несчастного. Сам он отличался отменным здоровьем. Богатства его были несметными. «Болезнь, — говорил дед, — это плод воображения, а нищета — результат беспорядка». Когда ему сообщали, что такой-то заболел, он отвечал, что тот навлек на себя болезнь либо беспорядочной жизнью, либо неправильным питанием. Так что ни бедняк, ни хворый не вызывали у него жалости и не могли рассчитывать на его помощь.
Хуже того, сам вид несчастных был ненавистен деду, а слезы доводили его чуть ли не до бешенства.
Однажды ему сказали, что в округе появился волк, и что зверь наделал уже немало бед: зарезал несколько овец и лошадей, покалечил кое-кого из крестьян. И тогда, скорее из нежелания слышать жалобы и видеть пострадавших, чем из милосердия, дед решил изгнать из своих земель разорявшее их чудовище.
Он созвал соседей, и охотники пошли в лес. Ночью одному ловкому егерю удалось найти логово волка. Зверя обложили, охота началась.
Волк вырвался из кольца и побежал. Через час бешеного бега, видя, что собаки настигают, волк решил где-нибудь укрыться, как нередко случается с этими животными. Тут ему попалась хижина угольщика.
У порога ее играл маленький мальчик.
Разъяренный хищник набросился на него.
Находившаяся внутри хижины мать кинулась спасать свое дитя, да было поздно.
На крик ее прибежал работавший неподалеку муж. В руках он держал топор, которым и размозжил зверю голову.
Тут на своем взмыленном жеребце подскакал мой дед, разгоряченный погоней. Увидев мертвого волка, угольщика с топором в руках и мать, рыдавшую над погибшим ребенком, которого она прижимала к груди, он крикнул:
— Чего ревешь, женщина! Ты сама виновата! Если бы лучше смотрела за сыном, волк не напал бы на него!.. А ты, мужик! Как посмел ты убить зверя, на которого охочусь я?
— Смилуйтесь, сеньор! — воскликнули муж и жена в один голос, а слезы так и лились из их глаз!
— Клянусь рогами дьявола! — воскликнул мой дед. — Мне надоело смотреть на ваши слезы.
Продолжая плакать, пораженная горем мать протянула к нему тельце мертвого ребенка, надеясь, что их несчастье смягчит сердце графа. Но произошло совершенно неожиданное. Еще больше рассвирепев, мой пращур со всего маху ударил женщину рукояткой плетки по голове, и она упала в одну сторону, а труп ребенка — в другую.
Угольщик кинулся было в сторону графа, но тут же, отбросив топор и протянув безоружную руку в сторону деда, сказал:
— Каменное сердце! Ты не можешь видеть слез матери и отца, оплакивающих погибшего ребенка… Хорошо же! Именем Господа Бога нашего заклинаю! Настанет час, когда ты захочешь плакать, но не сможешь, а заполнившие твое сердце слезы разорвут его на части. Уходи! И пусть кара за твою жестокость поразит тебя и детей твоих до третьего колена!
Дед не был впечатлительным человеком, но это проклятие испугало его. Повернув коня, он вонзил шпоры ему в бока и поскакал прочь.
Сыновей у деда было четверо.
Старший был игрок. Промотав свою долю наследства, он отправился в Америку, но погиб во время кораблекрушения, так и не переплыв океана.
Узнав о гибели сына, потрясенный отец хотел было заплакать, но не смог. Второй его сын примкнул к заговорщикам. Заговор был раскрыт, и всем отрубили головы, как предателям.
Увидев сына, поднимавшегося на эшафот с поникшей головой и мертвенно-бледным лицом, он хотел было зарыдать, но глаза его остались сухими.
Его любимый, третий сын был, подобно ему, страстным охотником. Однажды, когда юноша гнал кабана, лошадь его неожиданно шарахнулась в сторону, он упал, ударился головой о дерево и почти сразу же умер.
Видя случившееся, мой дед соскочил с коня, кинулся к сыну, но застал только его последний вздох. Он возвел руки к небу и с отчаянной мольбой в голосе воскликнул:
— Господи! Хотя бы одну слезу!
Но проклятие все еще действовало. И, поскольку заплакать дед не смог, сердце его не выдержало, и он умер.
Остался четвертый сын, мой отец.
Это был добрый, ласковый юноша. Но проклятье не миновало и его. Невзирая на свою доброту, плакать он тоже не мог, как бы велико ни было его горе. Скончался он совсем молодым, спустя некоторое время после моего рождения.
