В подсознательной антипатии, полагаю я, столь же необъяснимой, как и симпатия одного человека к другому.
Еще детьми Тома и Жером не терпели друг друга. В школе, как два петуха, они дрались на каждой перемене. Силы у драчунов были равные, и потому тузили друг друга до изнеможения.
Возможно, причина их взаимной антипатии скрывалась еще и в их физическом различии.
Тома был маленького роста, коренаст и рыжеволос.
Жером — высок, худ и темноволос.
Тома, у которого один глаз слегка забегал за другой, не был красавцем.
Жером и в этом составлял ему полную противоположность.
Тома был влюблен в мою бабку.
Она же вышла замуж за Жерома Палана.
Все это и многое другое привело к тому, что их обоюдная ненависть не утихала ни на минуту.
Однако, повзрослев, Тома и Жером стали вести себя более рассудительно.
Особенно мой дед.
То ли случай, то ли хорошее воспитание давали ему заметное превосходство над соперником.
Тома в конце концов не выдержал этого превосходства и уехал.
Он нанялся объездчиком в Люксембурге, как раз там, где мы сейчас находимся.
Но, к несчастью, его хозяин умер.
К несчастью же, один из друзей сообщил ему, что у льежского епископа можно получить точно такую же работу.
В довершение всех бед, получив эту работу, Тома вернулся во Франшимон, что, как вам известно, совсем близко от Те.
Так Жером и Тома снова стали соседями.
Позднее мы увидим, угасла ли ненависть в сердце моего деда. Но уже сейчас, не боясь ослабить занимательность истории, я могу заявить, что в душе Тома она полыхала, как никогда.
Узнав из разговоров, что мой дед стал таким же «сильным звероловом перед Господом», как библейский Нимрод, и что, уступая своей необузданной страсти к охоте, он почти никогда не обращал внимания на рвы и межевые столбы, обозначающие границы владений коммуны и господ, Тома Пише поклялся, что при первой же возможности он покажет Жерому Палану, что две горы не сходятся, но это вовсе не значит, что два человека не могут столкнуться на узенькой дорожке.
Мой дед всего этого не знал. Правда, услышав о появлении Тома Пише, в восторг не пришел. Но был он человеком по сути своей добрым, и в первый же раз, когда увидел Тома, сидя, как обычно, перед бутылкой вина, то крикнул:
— Эй, Тома!
Тот повернулся на голос и побледнел.
— Чего тебе?
Жером наполнил стаканы и поднялся.
— Сердце тебе ничего не подсказывает, Тома?
Тот ответил, мотнув головой:
— Только не с тобой, Жером…
И, отвернувшись, ушел.
Дед мой сел, выпил один за другим оба стакана и произнес:
— Это кончится плохо, Тома.
Увы! — Жером Палан даже не подозревал, как прав он был в тот раз!
Как вы понимаете, столкновение охотника с объездчиком становилось неизбежным.
Так думали все в городке, но никто не ожидал, что трагедия разыграется так скоро.
Я уже говорил, что объездчики льежского епископа и феодалов-соседей прощали Жерому Палану практически все его охотничьи грешки.
Но, чувствуя свою безнаказанность, мой дед осмелел настолько, что, увлекаемый собаками, стал себе позволять стрелять дичь не только на краю запрещенных для него угодий, но и посреди владений Его Преосвященства, испытывая при этом удовольствие от того, что одновременно попирал и духовное, и материальное могущество владетельного прелата.
Бесконечно так продолжаться не могло.
Однажды в компании молодых господ и прекрасных дам льежские епископы всегда были галантны! — монсеньер охотился возле Франшимона. Несмотря на прекрасное общество — а может, именно из-за этого! — он пребывал в прескверном настроении.
Основания для этого у него были.
Дело в том, что его собаки дважды потеряли добычу: сначала — оленя, а затем косулю.
Прелат, пообещавший своей компании захватывающее зрелище погони, был разъярен.
Он уже развернул свою лошадь в сторону замка, как вдруг великолепный олень-семилетка перебежал дорогу приунывшим охотникам.
— Монсеньер! — крикнула одна из дам, похлопывая по шее испуганную зверем лошадь. — Похоже, это тот, кого мы гнали!
— Клянусь святым Губертом, сударыня! — ответил епископ. — Вы не только отличная наездница, поскольку другая на вашем месте уже выпала бы из седла, но и великолепная охотница!.. Шампань, посмотрите-ка, не наш ли это олень, в самом деле!
Доезжачий, который в это время собирал свору, подозвал товарища, передал ему поводки собак и склонился над следом.
— Ей-богу, монсеньер! Это он! Епископ вдруг прислушался.
— Похоже, его кто-то уже гонит?
Ветер действительно доносил отдаленный лай.
— Это, должно быть, брешет какая-нибудь потерявшаяся собака.
— Вовсе нет, — ответил епископ. — Это лай собак, идущих по следу. Да-да! Именно так!
Объездчики прислушались и переглянулись.
— Ну что? — задал вопрос Его Преосвященство.
— Вы правы, монсеньер! Это лай собак, преследующих зверя.
— Тогда что это за собаки? — спросил епископ, побледнев от гнева.
Все молчали.
Не слыша ответа, тот продолжил:
— В таком случае, я хотел бы знать, кто осмелился охотиться в моих владениях?.. Впрочем, скоро мы и так это узнаем. Где прошел олень, там непременно появятся и собаки.
Видя, что один из объездчиков направился в лес, епископ скомандовал:
— Не расходиться!
Все замерли.
Стали ждать…
— Вы, вероятно, догадались, господа, — сказал трактирщик, — что собаки, гнавшие потерянного епископом оленя, принадлежали моему деду.
— Да. Нашего ума на это вполне хватило, — ответил Этцель. — Продолжайте, дружище.
III
— Необходимо сказать несколько слов о собаках моего деда, поскольку им суждено было сыграть важную роль в истории, рассказать вам которую я имею честь.
Это были потрясающие собаки, господа! Каждая — на вес золота! Сами черные, как смоль, а грудь и брюхо — ярко-рыжие! Шерсть у них была жесткая и сухая, как у волка, а лапы — длинные и тонкие. Эти собаки могли гнать зайца, косулю или оленя по восемь — да что там! — по десять часов без передышки и никогда не упускали своей добычи! Боюсь, что сейчас таких уже не найти…
