— Собираться нам — полчаса. Некоторая задержка только за… папой (он впервые так назвал Илью Леонтьевича). Понимаешь, — я готов здесь хоть всю зиму прожить, но долг, долг: мы все обязаны служить государству!
Сонечка опустила на колени кружевной чепчик, подняла голову, (взглянула на Николая Николаевича. Глаза у нее были синие, спокойные.
— Я не поеду с тобой, Николай…
— То есть — как?.. Ну, да, — ты хочешь сказать, чтобы я ехал вперед… Гм… Это имеет некоторый резон… Я, так сказать, скачу передовым, устраиваю дела (надо же осмотреться), меблирую квартиру… В ноябре — декабре ты приезжаешь в Париж, прямо в свое гнездышко… Но как я буду тосковать по тебе!. Детка моя…
— Нет, Николай, я совсем не поеду в Париж…
— Почему?..
— Я не люблю тебя.
— Постой, постой! — Он замигал рыжими ресницами, вдруг изменился в лице, провел рукой по лбу. — Ну да, ты — о том разговоре в библиотеке. Чепуха, мелочи! Я люблю тебя, прямо помираю. У тебя прескверный характер, должен тебе сказать. Молчишь, и вдруг — бац! Сонюрочка! — Он нагнулся и поцеловал ее в пробор. — Ну, моя детка незабвенная. Поди поговори с папой.
Упрямым движением она освободила темя от его поцелуя.
— Я не люблю тебя. Уезжай, куда хочешь, — Николай Николаевич молча стоял за ее спиной.
Сонечка глубоко засунула руки в ящик, вытащила кучу шуршащих платьев, положила их на колени. Ее затылок с чистеньким пробором в русых волосах был упрямый и неподкупный.
— Я понимаю — у тебя настроение. Но настроение настроением, а мне нужно ехать к месту службы. Прошу тебя, Соня, поговори с отцом, — у меня три рубля тридцать копеек…
— Я не люблю тебя, Николай, — в третий раз тихоньким, но твердым голосом сказала Сонечка.
— Тьфу! — Николай Николаевич даже плюнул, подумал: «Народится же на свет такая дура…» Хлопнул дверью и пошел вниз.
Когда удалились шаги мужа, Сонечка уронила руки на кучу прабабушкиных робронов, пахнущих пачулей, и, не сдерживаясь больше, принялась плакать. Слезы капали часто, обильные, крупные, точно капли дождя с листьев. Она не вытирала их и не жалела.
Тесть, как и надо было ожидать, сидел в столовой на диванчике и нюхал табак. Николай Николаевич крупными шагами озабоченно подошел к нему и показал телеграмму,
Илья Леонтьевич прочел и ни особенной радости, ни изумления не выразил.
— Ну что же, очень хорошо. Когда думаете ехать?
— Я, если позволите, еду завтра — передовым… Жена думает задержаться некоторое время… Я — завтра, если…
— Вот как, — не вместе едете?
— Нет… Я — передовым… То-се… Квартиру присмотреть… Суета… То-се…
Николай Николаевич замолчал, надул щеки. Пальцы у него на руках и ногах замерзли. Тесть постукивал по лубяной табакерке.
— Ну, ну, — сказал он тихо, — это дело ваше. Новое поколение, новые нравы. Дело ваше. Вы верующий, Николай Николаевич?
— Я? — Смольков даже вздрогнул.
— Богу на ночь молитесь?
— Молюсь… Бывает, иногда манкирую…
— В церковь ходите?..
— Бывал.
— Вы простите меня, старика, давно я хотел побеседовать с вами на эту тему. Все откладывал, — грешен в нерадении… Завтра уедете, бог знает, когда увидимся. Но вы муж моей дочери, ее духовный водитель…
У Николая Николаевича сразу же заболел низ живота, заскулило во всем теле невыносимо…
— Дорогой тесть, на минуту, простите прерву вас… — Он выкрикнул это так отчаянно, что Илья Леонтьевич поднял брови и посмотрел на него. — Дорогой тесть… Я чертовски в глупом положении… Не рассчитал, были чертовские расходы. Осталось три рубля с мелочью… Глупо. Что?
— Денег вам нужно?
— Да, да… Именно, именно. Чертовски…
— Каким же образом я могу вам дать денег, — не понимаю еще.
— Сонечка говорила, вы сами писали относительно Сосновки…
— Да, я писал. Но Сосновка принадлежит Софье Ильиничне… К тому же доход с этого имения весь вложен в обсеменение полей, в запашку пара и в покупку рогатого скота… Я рассчитывал, признаться, что вы здесь зазимуете. А вдруг — Париж. Денег? Надо было месяца за два предупредить. Какие же в деревне деньги?.. Удивлен чрезвычайно…
Посиневшими губами Николай Николаевич пролепетал:
— А если векселей?
Илья Леонтьевич поднялся с дивана и опять сел. У Николая Николаевича ходили огненные круги перед глазами. Тесть сказал:
— Вы хотите выдать вексель Софье Ильиничне? Но у нее денег нет…
— Знаю, но если, дорогой тесть, сделать так: я дам вексель моей жене, она же в свою очередь даст на таковую же сумму вексель вам… Деньги дадите, собственно, вы… Это страшно, страшно просто. Что?
Илья Леонтьевич был сбит с толку и проговорил упавшим голосом:
— Посмотрим, какова будет воля Софьи Ильиничны.
Сонечка, как и надо было ожидать, сказала мужу: «Ради бога, все, что тебе будет угодно». Тогда Илья Леонтьевич заявил, что у него нет вексельной бумаги и поэтому придется гнать в город за бумагой, мучить по распутице лошадей и людей. Но в чемодане Николая Николаевича оказалась вексельная бумага, возил он ее с собой на случай. Затем серьезная разноголосица с тестем вышла из-за суммы, говорили об этом до сумерек. Наконец оба векселя были подписаны (на три тысячи семьсот рублей). Илья Леонтьевич щелкал у себя в кабинете счетами, рвал какие-то бумажки. Переслюнив и отсчитав деньги, перевязав их бечевочкой крест-накрест, он пошел наверх, к молодым. Сонечка, склонясь у свечи, пришивала пуговицу к рубашке мужа. Николай Николаевич жевал папироску, шагал по комнате под низким потолком, совал в чемодан колодки от башмаков. Увидев тестя и, особенно, в руках его пачку денег, он нагнул голову, как будто говоря: «Нет, нет, не надо, не надо…» Пошел — и обнял старого Репьева.
— Так грустно, так тяжело, папа, люблю ее, как бога, и вдруг — разлука.
Илья Леонтьевич освободился от объятий и передал деньги. Сонечка откусила нитку, расправила рубашку и, встав, положила ее в чемодан.
— Пойдем вниз, — сказала она Илье Леонтьевичу, ласково беря его под руку. — Ты еще не пил чаю? Николай уложится и без нас.
В столовой Сонечка села близко к отцу, налила ему чаю и сама положила сахар, налила сливок и, обхватив его руку у плеча, прижалась щекой. Илья Леонтьевич сидел сутулясь, чуть тряся седой головой, точно кивал преогромной чашке, на которой было написано: «Со днем ангела».
Наконец он почувствовал сквозь рубашку горячую влагу слез, обхватил Сонечку за плечи и спросил сдержанно:
— Как же это у вас вышло все?
— Слава богу, что скоро вышло, не так больно, — ответила Сонечка, глядя на огонь лампы, висящей над столом.
— Навсегда, что ли, расстаетесь?
— Навсегда, папочка, — не люблю его.
Неслышно в комнате появился кот, гладкий, ласковый. Подняв торчком хвост, мяукнул еле слышно, но, видя, что хозяева внимания на это не обращают, отправился по своим тайным делишкам. Илья Леонтьевич сказал:
