Архип, ловкий и гибкий, отпрыгнул к стене и с глаз отбросил густые волосы, повелительно сказал:
— Свет, барин, туши.
Собакин дунул на свечу, и стало невыносимо страшно, и яростнее закричали мужики:
— Выходи!..
Несколько стекол со звоном вылетели, и Архип дико вскрикнул…
Прижимаясь к пахнущей потом его спине, шептал Собакин:
— Что же это будет?.. Боже мой.
— Не выйдешь, сами достанем, — кричали мужики, и несколько голов в шапках появилось в окне.
— Лезь, братцы, нечего глядеть…
Архип выстрелил… Сразу все стихло… И часто и пронзительно застонали под окном.
Мужики отступили, совещались, заспорили все громче…
— Неси, сена неси, соломы, — закричали голоса.
— Подпалим.
— Выкурим голубчика.
— Лови!.. Лови его!.. — разгорелись крики. Визг, топот, глухие удары.
— Работников наших бьют, — прошептал Архип. — Теперь нам не иначе, как в сад бежать, палить сейчас будут…
— Балконная дверь замазана наглухо.
Архип помолчал, потом приложился и выстрелил. Осветилась стена, поваленное кресло и Собакин без штанов, в ночной рубашке…
Архип, не целясь, выстрелил еще, и едкий дым наполнил комнату. Собакин тоже выстрелил, сильно отдало в плечо и щеку.
Вдруг под окнами осветилось красное пламя и бойко затрещало.
Стало яснеть, мужики с радостными криками отбежали, камень ударил Собакина в лицо… Пошла кровь, и Собакин стиснул зубы, застонал. Архип, пригнув его к полу, пополз в коридор. Сквозь распахнутые двери изо всех комнат лился алый свет…
— Вот что, барин, — сказал Архип, — давно я хотел тебя поблагодарить… — И, толкнув Собакина, он сел ему на грудь и засмеялся.
— Архип, что ты, Архип… — шептал Собакин, стараясь высвободиться, разорвал на Архипе рубашку, царапнул по телу, и Архип словно опьянел и весь налился злобой.
Надавив коленом горло, вынул он складной с костяной рукояткой нож, зубами открыл его и, глядя прямо в белые, обезумевшие глаза Собакина, занес и опустил.
Дом пылал. Молча стояли озаренные светом его мужики, серьезно глядели, как дикий огонь пожирал сухие стены, дымя, вылизывал из-под крыши… Носились розовые голуби…
Кто-то крикнул:
— Гляди-ка, у конюшни Архип…
Поспешно выводил Архип за повод Волшебника и, когда, крича, подбежали мужики, кинулся животом на конскую спину и погнал, прильнув к холке, залитый алым, в степь…
Только его и видели…
Смерть Налымовых*
Старый камердинер Глебушка сидит в кожаном кресле и сквозь обмотанные ниткой очки смотрит на псалтырь, долго мусля негнущийся палец, чтобы перевернуть ветхую страницу, а огонь свечи колеблется направо и налево.
Льнут снаружи к стеклам мокрые ветви, и, слушая шорох их, думает Глебушка:
«Птица прошлою осенью так же в окно билась, подумал, подумал, а не пустил — неизвестно, какова она птица в такую ночь».
Вздрагивает налымовский дом; оторванная ветром, хлопает железная крыша; не видно служб; цепляясь за шумливые кусты, волокутся тучи; далеко в лугах, разрываясь и слепя, ложатся круглые молнии и стелется сплошными завесами дождь.
— Темень, — говорит Глебушка, — нехорошо! — и переворачивает страницу, где с боков стоят три надписи рукой Семена Налымова; первая надпись чернилами такая: «Женившись, не преступаю ли законы натуры»; затем через много псалмов опять пометка: «Господь, дай силы» и еще: «Наконец-то счастлив с моей женушкой, любезной Анфисой».
Качает Глебушка старой головой и глядит в окно, а далеко из пустых верхних комнат доносится протяжный крик.
Поджав губы, слушает Глебушка, а когда крик повторяется, встает и, прикрыв ладонью свечу, идет по винтовой лестнице наверх в войлочных туфлях своих и в безрукавке.
Паркет залы скрипит, на мгновенье теплится золотом рама, и кресла в чехлах стоят так, будто сидел на них только что покойный Налымов, куря трубку, и смотрел в окно.
Глебушка отворяет дверь спальни, и с красного полога над кроватью срывается и улетает на бесшумных крыльях в раскрытое окно белая сова.
— Нехорошо, — говорит Глебушка и, прилепив у пыльного зеркала свечу, прислушивается; в отдалении кричит птица, несясь над травой, и с подветренной стороны доносится звон колокольца.
— Куда человек едет? — говорит Глебушка сердито и, с трудом замкнув окно, идет обратно вниз.
Зайдя в опустелую кухню, где с плиты сняты чугунные доски и обвалился кирпич, а на шестке греется горшочек со щами, закрывает вьюшки, крестит углы, затканные паутиной, и плотнее затыкает тряпкой разбитое стекло, говоря: «Видишь, наплюхало как». Но колокольчик прозвенел совсем близко, и слышно, как подъехали к крыльцу…
— Проезжайте, проезжайте, — говорит Глебушка на стук в дверь кнутовищем, — никто здесь не живет!..
— Отвори, пожалуйста, говорю — барин приехал.
— Барин?
— Налымов, слышь, — озябнув и подпрыгивая, кричит ямщик, — молодой барин…
Через порог, нагибаясь, ступает Налымов в мокром чапане, поверх шапки его обмотан оренбургский платок, бритые щеки втянуты, и на глазах словно тень.
Глебушка, тряся головой и торопясь, снимает ча-пан, развязывает платок и, глядя на худого, в черном сюртуке барина, целует руку его.
— Ах, зачем ты! — Налымов опускается в кресло и, скрестив пальцы, говорит, закрывая глаза: — Не ждал меня, наверно; вот и увиделись; не узнал?
— Батюшка, как узнать, маленьким вас отсюда увезли.
— А вот и приехал, навсегда… Одни мы теперь с тобой, Глебушка, больше нет в живых никого.
Старый камердинер, заложив руки назад, стоит у притолоки.
— Нельзя вам здесь оставаться, — говорит он, — в село уезжайте. Не живут здесь Налымовы, помирают нехорошей смертью.
Тонкие губы Налымова улыбаются, а лицо остается печальным.
— Мне все равно, недолго проживу, — отвечает он. На скулах у него выступают розовые пятна, и, сдерживаясь, он глухо кашляет, без сил опуская руки.
— Нет, уезжайте, нельзя здесь сегодня ночевать. Вам, может быть, неведомо, а мне великий грех, если случится что, — повторяет Глебушка.
— О чем ты говоришь?
— О бабке вашей, Анфисе, ее сегодня ждем. Налымов быстро открыл глаза, пытливо и со страхом вглядываясь в старика.
— Расскажи, я ничего о ней не слышал такого. Глебушка пожевал, оглянулся в темный коридор и
