экспедиции.
Радость вызволения заставила всех на некоторое время забыть о просчетах штурманов и астронома, о том, как провела их суровая Арктика, как коварно поступила с навигаторами альфа Кассиопеи.
На разгадку понадобилось очень много времени. А пока выяснилось, что песцы, которые бродили у лагерной помойки, — это собаки с базы на Рудольфе, “болид” оказался бортовым огнем парохода “Русанов”, который привез продукты на зимовку.
А тайна коварства Кассиопеи? Это действительно оказался нелегкий орешек.
Начнем с того, что видимое нами положение звезд — отнюдь не истинное. Оно искажено под влиянием рефракции — преломления светового луча при его вхождении в среду с иной плотностью. То же происходит, когда мы смотрим на ложку в стакане с водой. Она будто сломана. Это тоже явление рефракции.
Чем плотнее среда, в которую входит луч света, тем это явление значительнее.
Под влиянием меняющейся температуры плотность слоев воздуха тоже меняется. Это вызывает существенные отклонения в преломлении света, идущего от звезд.
Так оно и получилось. Ошибка, которую допустили астроном и другие штурманы, пользовавшиеся “Астрономическим ежегодником”, составляет примерно пятнадцать дуговых минут. В географическом градусе примерно сто пятнадцать километров. Минута, следовательно, равна около 1,9 километра, а пятнадцать — тридцать километров, — величина ошибки. Луч прожектора подтвердил правильность расчетов Федорова.
Коварство полярных звезд разгадано. Но в Арктике коварны не только звезды. Я, признаться, не помню такого полета в высокие широты, когда бы белое безмолвие не задавало мне очередного вопроса.
Николай Николаев
И НИКАКОЙ ДЕНЬ НЕДЕЛИ…
Он вошел в диспетчерскую, огромный, в собачьих унтах, собачьей шубе мехом внутрь и с маленьким чемоданчиком в руке.
— Ну как?
Доктор задал вопрос, ни к кому не обращаясь, хотя в жарко натопленной комнате было трое: диспетчер, кассирша и великорослый мужчина в форменном кителе с ярко начищенными пуговицами — начальник аэропорта.
— Все так же… — меланхолично ответил великорослый мужчина.
— Я получил четвертую радиограмму. Четвертую!
— Доктор… Уверяю- вас, авиационная катастрофа — самый паршивый вид самоубийства.
— Риск — благородное дело.
— Синоптики снова дают минус пятьдесят пять. И в Верном туман.
— Я должен там быть сегодня.
— Вы попробуйте поколоть дрова.
— Я врач, а не дровосек.
Начальник аэропорта подошел к барьеру, который отделял служебное помещение от закутка для посетителей. Теперь начальник и врач стояли друг против друга. Они были одного роста и возраста. Правда, врач выглядел толще в собачьей шубе мехом внутрь, покрытой сверху брезентом.
— Вы, доктор, возьмите топор и ударьте по дровине. Расколется топор. Понимаете? Вы любите физические опыты?
— Я не занимаюсь физическими опытами. Я лечу людей.
— Этот опыт был бы полезен, — начальник аэропорта произнес это голосом профессионально терпеливым, профессионально вежливым, и одновременно слышались в его тоне нотки раздраженного администратора.
— Я получил четвертую радиограмму, — настойчиво и ровно проговорил врач.
— Доктор, поймите, я не могу отвечать за сталь винта у вертолета. Хотя комиссия по расследованию катастрофы, наверное, займется и этим. Если найдет остатки винта.
— Прочитайте четвертую радиограмму.
Начальник аэропорта взял бумажку. Он прочитал ее раз, потом еще, посмотрел на доктора.
— Я не могу поручиться за сталь. Ни вы, ни я не можем поручиться за сталь. Вы меня понимаете? И есть, понимаете, инструкция. Я, да и не я… Кто может выпустить вертолет в такую стужу? Я сам не пилот. И не могу позволить вам уговорить летчика… Если же си согласится, я все равно не выпущу вас. И самолету в Верном негде сесть.
— Понимаю — инструкция прежде всего.
Начальник аэропорта поморщился, замотал головой, словно доктор неосторожно ткнул в обнаженный нерв его зуба.
— Доктор, давайте я вас на руках, пешком туда донесу! Понимаете?
— Вы тоже поймите, товарищ начальник… Рискните!
— Это не риск. Это другое. Это все равно что бросить горящую паклю в цистерну с бензином и надеяться, что взрыва не будет.
— Тот, кто умрет в четверг, тому не придется умирать в пятницу.
Начальник аэропорта развел руками.
— Так написано в одном знаменитом романе, товарищ начальник. Может, читали?
Посмотрев на доктора, укутанного в собачий мех, начальник аэропорта сказал:
— Даже если летчик согласится, я вас не выпущу. Вы понимаете меня, доктор?
— Речь идет о жизни ребенка!
— Я прочитал четвертую радиограмму, — начальник передал бумагу раскрасневшемуся от комнатной жары доктору. — Соглашайтесь, доктор, я готов нести вас сто четыре километра на руках, на закорках, хотите, впрягусь в нарты. По земле никто не запретит ехать.
— Лед — не земля. Вы знаете — в поселке одни большие МАЗы. Лед на реке не выдержит и порожнюю машину.
— Берите меня в попутчики.
— Знаю, вы не шутите. Я слышал, как вы в прошлом году, когда случилась авария и тоже была плохая погода…
— При чем здесь… — попробовал перебить доктора начальник аэропорта.
Но врач продолжил:
— Вы пошли на лыжах и тащили на себе раненого пилота.
— Я слышал, приехал Ефим. Он на “газике”. Сто туда, сто обратно… Попробуйте уговорить, — начальник аэропорта потупился и пожал очень широкими плечами, для которых форменный мундир с отлично нафабренными пуговицами казался узким.
Громадный в своих меховых одеждах доктор потоптался перед служебной перегородкой.
— Полчаса. Полчаса всего. Или почти полсуток, — проговорил он вслух и внятно прочитал текст рекламного плаката, висевшего на стене: — “Экономьте время — летайте самолетами”.
— Погоды не будет еще сутки. Если не больше.
— Где Ефим?
— В комнате для приезжающих.
— Говорят, норовист он…
— Старый доктор с ним ладил… Иногда. Поговорите…
— “Газик” на ходу. С вас бутылку спирта, — сказал Ефим после долгого монолога доктора. Ефим был мелок и щупл. Он выглядел таким даже на узкой гостиничной койке, на которой лежал, пока доктор говорил.
