широкие скулы. Но уж совсем обезоруживало последнее открытие: у графа Клеймора, имя которого вселяло ужас в сердца врагов, были длиннейшие и густейшие ресницы, какие она только видела в жизни! В глазах ее заплясала улыбка при мысли о том, как будут заинтригованы все домашние, когда она выложит эти сведения.
— Так вы сознательно не желаете выходить замуж? — в третий раз нетерпеливо повторил Ройс.
— Пожалуй, да, поскольку отец предупреждал, что отправит меня в монастырь, если я откажусь от единственного достойного брачного предложения, которое смогла получить.
— Кто же вам его сделал? — заинтересованно спросил Ройс.
— Эдвард Болдер, граф Лохлордон, Сидите тихо! — сердито скомандовала она, когда он вздрогнул от изумления. — Меня нечего будет винить за плохую работу, если вы станете дергаться под иголкой.
Столь суровый выговор из уст худышки девчонки, которая, кроме того, была его пленницей, заставил Ройса громко расхохотаться.
— Долго еще вы там будете заниматься этой проклятой штопкой? — сердито парировал он. — Всего- навсего маленькая ранка.
Обиженная, что он, видно, счел ее отважный выпад не более чем легкой шалостью, Дженни отстранилась и глянула на него:
— Тут огромная, страшная рана, ни больше ни меньше!
Он открыл было рот, чтобы поспорить, но уткнулся взглядом в груди, бесстыдно выпирающие под тканью надетой на ней рубахи. Странно, что он до сих пор не видел, как пышна ее грудь, как тонка талия, как мягки и округлы бедра. Слегка поразмыслив, Ройс напомнил себе, что до самого последнего времени она носила бесформенные монашеские одежды, а он был чересчур зол и вообще не замечал, во что она одета. Теперь же он немедленно пожалел об этом, ибо отчетливо вспомнил, как прелестно круглились ее ягодицы, и в нем пробудилось желание; Волк неуютно заерзал на стуле, ворчливо буркнув:
Она приняла победу с изящным поклоном — по правде сказать, гораздо более изящным, чем ожидал Ройс.
И туг он впервые увидел ее настоящую улыбку, и это зрелище потрясло его до глубины души. Улыбка возникала медленно — сперва озарила глаза, пока они определенно не засияли, потом тронула крупные губы, смягчила уголки рта, пока он не приоткрылся, позволив увидеть проблеск идеально белых зубов и пару ямочек на щеках.
Рейсу следовало бы усмехнуться в ответ, но он поймал неодобрительный взгляд Гэвина и понял, что ведет себя как галантный дурак с пленницей, больше того — с дочерью своего врага. А самое главное — с женщиной, разрушительная деятельность которой заставит его солдат трястись от холода нынешней студеной не по сезону ночью, не имея возможности согреться под одеялами. Он резко кивнул на груду лохмотьев:
— Идите спать. Завтра начнете чинить испорченные одеяла.
Улыбка исчезла с лица Дженни, и она сделала шаг назад.
— Я хочу повторить то, что сказал, — добавил он, больше сердясь на себя, чем на нее. — Пока не почините одеяла, будете спать без них.
Подбородок ее горделиво вздернулся, к чему он уже привык, она повернулась, направилась к шкурам, служившим ему постелью, а Ройс хмуро отметил, что ходит она с манящей грацией куртизанки, а никак не монахини.
Он потушил свечи. Дженни опустилась на шкуры, через несколько мгновений граф растянулся рядом, навалив на себя меха, чтоб согреться. Приятное тепло, подаренное вином, стало вдруг покидать ее, взбудораженное сознание безостановочно перебирало каждый час этого нескончаемого дня.
Уставившись в темноту, она оживила в памяти самую страшную сцену, ту, которую весь вечер пыталась забыть. Она увидела Тора во всем его совершенстве и великолепии, без устали мчащегося через лес, взбирающегося на гребни холмов, берущего с лету препятствие за препятствием, а потом лежащего мертвым.
Глаза ее наполнились слезами, она издала дрожащий вздох, за ним другой, пытаясь сдержаться, но скорбь по отважному животному не ослабевала.
Ройс, боявшийся заснуть прежде ее, услышал прерывистое дыхание, затем тихое подозрительное шмыганье. Она явно выжимала из себя слезы в надежде, что он смягчится и позволит залезть под шкуры. Он повернулся на бок, быстрым движением дотянулся до ее головы, повернул к себе лицом. Глаза блестели от непролитых слез.
— Вы что, замерзли до слез? — недоверчиво спросил он, пытаясь разглядеть ее при слабом мерцании головешек в небольшом очаге посреди палатки. — Нет, — хрипло отвечала она.
— Тогда почему вы плачете? — растерянно допытывался он, не в силах понять, что же в конце концов сломило ее упрямую гордость и заставило плакать. — Потому, что я вас отшлепал?
— Нет, — с мукой в голосе прошептала она и взглянула ему в глаза. — Из-за вашего коня.
Признаться, такого ответа он меньше всего ожидал и сильнее всего жаждал. Каким-то образом мысль о том, что она жалеет бессмысленно погубленного коня, облегчила боль утраты.
— Это было прекраснейшее животное, которое я когда-либо видела, — глухо добавила она. — Если б я знала утром, когда уводила его, что веду его к смерти, осталась бы тут, пока… пока не нашла другой способ бежать.
Глядя в глаза графа, опушенные длиннейшими ресницами, Дженни заметила, как он вздрогнул и отдернул руку от ее лица.
— Просто чудо, что вы свалились, иначе погибли бы оба, — мрачно проговорил он.
Перевернувшись на бок, она зарылась лицом в шкуры и шепнула убитым голосом:
— Я не свалилась… Он меня сбросил. Мы целый день брали препятствия повыше того. Я знала, что мы с легкостью возьмем и это дерево, но он помешкал, без всякой причины отпрянул назад и стряхнул меня, прежде чем прыгнуть.
— Тор оставил потомство, Дженнифер, — грубовато-ласково сказал Ройс, — точное свое подобие. Один из них здесь, другого готовят и обучают в Клейморе. Я не совсем его потерял.
Пленница судорожно вздохнула и просто вымолвила во тьме:
— Спасибо.
Пронзительный ветер завывал в освещенной луною долине, хватал спящих воинов в холодные объятия, и к рассвету, немилосердно рано нарядившемуся, как на маскараде, в зимние одежды, они уже стучали зубами от холода. Ройс заворочался в палатке под теплыми шкурами, ощутив непривычное прикосновение к своей руке ледяных пальцев.
Он открыл один глаз и увидел Дженни, которая тряслась поверх шкур, сжавшись в комочек в попытках согреться. Честно говоря, Ройс был совсем не настолько погружен в сон, чтобы не соображать, что делает, и не забыл о своем запрете пользоваться теплыми одеялами, покуда не возмещен ущерб, нанесенный его людям. Если совсем честно, то надо добавить, что он, устало глядя на ее дрожащее тело, помнил о своих верных бойцах, дрожащих под открытым небом гораздо сильней, чем в палатке. Поэтому нет и не может быть оправдания его следующему поступку: опершись на локоть, Ройс через Дженни протянул руку, схватил за краешек толстую кучу шкур, подтянул их, и принялся ее укутывать, пока она не оказалась в теплом гнездышке.
Потом снова лег на спину и закрыл глаза, не испытывая угрызений совести. В конце концов его воинам не привыкать к трудностям и стихиям.
Она пошевелилась, зарываясь поглубже в меха, и вдруг коснулась ягодицами вытянутой ноги Ройса. Несмотря на меховую преграду, он мгновенно вспомнил о соблазнительных женских прелестях, лежащих у него прямо под носом. Ройс решительно прогнал воспоминания прочь. Она обладала странной особенностью быть в один и тот же момент невинной неопытной девушкой, и златовласой богиней, ребенком, способным легко подхлестнуть его злость, точно хворостинкой, и женщиной, способной исцелить боль, шепнув всего одно слово: «Простите». Но будь она ребенком или женщиной, он не осмелится к ней прикоснуться, ибо ему так или иначе придется ее отпустить либо отказаться от тщательно продуманных планов на будущее, которое должно наступить для него менее чем через месяц. Сдастся отец Дженнифер или нет, это, в сущности, не заботило Ройса. Через неделю, самое большее через две, он передаст ее либо отцу, если тот уступит на выгодных Генриху условиях, либо самому Генриху, если отец откажется. Теперь
