— Дженни… — хрипло стонал он, целуя глаза, щеки, лоб, губы. — Дженни… — шептал он снова и снова. И звук собственного имени, произнесенного низким охрипшим голосом, возбуждал Дженни столь же сильно, как то, что он принялся делать. Губы его тянулись к ее грудям, дразнили тугие соски, плотно смыкаясь на каждом по очереди, и она задохнулась, выгнула спину и прижала к себе его голову. Руки его заскользили к талии, ниже, ниже…
Она инстинктивно сжала ноги, у него вырвался сдавленный смех, и губы вернулись к ее губам, опаляя страстью.
— Не надо, милая, — жарко шепнул он, осторожно касаясь пальцами курчавого треугольничка внизу живота. — Это не больно.
Озноб восторга и ужаса сотряс тело Дженни, и она откликнулась на призыв, который услышала в его голосе. Сознательным усилием она расслабилась, и опытные пальцы в тот же миг пробрались глубоко внутрь во влажное тепло, искусно и нежно готовя к дальнейшему страстному соитию.
Девушка чувствовала, что тело ее, словно объятое пламенем, тает и растворяется, у нее вырвался стон испуга и наслаждения. В тот момент, когда она готова была взорваться от клокочущих внутри чувств, Ройс коленями раздвинул ее ноги и опустился на нее. Дженни открыла глаза и увидела, как он возвышается над нею — воин, чье имя вселяло в солдат трепет, и любовник, касавшийся и целовавший ее с такой нежностью и вожделением. Лицо его окаменело и потемнело от страсти, на виске пульсировала жилка, он все еще пытался сдерживаться.
Ройс прижался к ней чреслами, и Дженни ощутила тугую огненную плоть, медлящую у входа, и встретила судьбу так же отважно, как встречала ее каждый раз, оказавшись в его руках. Закрыла глаза, крепко стиснула его в объятиях, зная, что этот мужчина собирается причинить ей боль. Этот отчаянный жест сокрушил Ройса. Он содрогнулся, когда она сдалась и расслабилась в его руках, и проник подрагивающей плотью внутрь, не ведая, какую боль причинит, и не в силах ее смягчить. Время, потраченное на предваряющие ласки, облегчило проникновение. Он ощутил плотно объявшее его жаркое лоно, и волну несказанного возбуждения. Сжавшееся в комок сердце исступленно билось, он нырнул глубже, наткнувшись наконец на хрупкую преграду.
Чуть отступил, потом снова продвинулся и опять отступил, не решаясь разрушить препятствие. Крепко стиснув ее, словно пытаясь принять эту боль на себя, он хрипло проговорил, касаясь губами ее губ:
— Дженни… прости меня.
И обрушился всем телом, слыша болезненный вскрик… Он переждал, пока боль стихнет, и снова нежно заскользил вниз и вверх, умеряя свою страсть. Ройс осторожно вжимался в нее, и волнение утраивалось от глухих стонов восторга и ее прикосновения к ягодицам. Совершая глубокие ритмичные движения, он, погружаясь все глубже, наконец ощутил, что она начинает попадать в такт.
Быстрые волны пронзительного желания прокатывались по ее телу, и она двигалась вместе с ним, бездумно стремясь к тому, что он хотел ей подарить, подходя к этому все ближе и ближе с ускоряющимися настойчивыми толчками. Сокрытое глубоко внутри, внезапно вырвалось таким бешеным взрывом острейшего наслаждения, что все ее тело сотряслось от нахлынувших один за другим импульсов. Ройс, крепко обняв Дженни, оставался недвижным, чтобы продлить ее восторги; она чувствовала на щеке быстрое глубокое дыхание. Он с колотящимся сердцем дождался, пока она утихнет, и бросился вперед, не в силах более сдерживать мощь ударов, пока наконец полностью в нее не излился.
Погруженная в море неведомых дивных переживаний, Дженни почувствовала, что Ройс валится на бок, увлекая ее за собою, и медленно пришла в себя. Глаза ее открылись, тени спальни вновь обрели форму; полено треснуло в камине, ярко вспыхнули искры. Потом нахлынуло осознание происшедшего, и, все еще находясь в его объятиях, она прежде всего испытала страх и одиночество. То, что она только что сделала, было не мученичеством и даже не благородной жертвой, нет, ибо она обрела такое дьявольское, такое… божественное наслаждение. Она обрела и еще нечто запретное и опасное — чувство, которого не должно и не может быть.
Но, несмотря ни на что, она в тот момент желала лишь одного — чтобы он снова окликнул ее тем же хриплым и нежным голосом:» Дженни…»Или сказал — каким угодно тоном:» Я люблю тебя «.
И, словно вняв ее желанию, он заговорил, но произнес совсем не то, что она жаждала услышать всем сердцем. Невыразительно и спокойно он поинтересовался:
— Тебе было не слишком больно?
Она потрясла головой и со второй попытки сумела выдавить:
— Нет.
— Мне очень жаль, если да.
— Нет.
— Это все равно больно, кто бы ни взял тебя в первый раз.
Слезы нахлынули ей на глаза, спазм перехватил горло, она повернулась на другой бок, пытаясь высвободиться из его рук, но он быстро схватил ее, прижавшись к ней всем телом.» Кто бы ни взял тебя «, горестно думала Дженни, очень мало похоже на» Я люблю тебя «.
Ройс знал это, как знал, что безумием было бы даже подумать о подобном.» Не сейчас, еще нет… никогда «, — поправил он себя, а перед его мысленным взором возник образ женщины, на которой он собирался жениться. Он не видел никакой вины в том, что среди всех прочих занимался любовью с Дженни, поскольку пока не был обручен, хотя Генрих, потеряв терпение, сам сговорил за него леди Мэри Хеммел.
В этот миг Ройсу пришло в голову, что даже если бы он был обручен, все равно не испытывал бы вины. Лицо Мэри Хеммел, милое и красивое, в обрамлении серебристо-светлых волос, стояло перед ним. В постели Мэри была страстной и неутомимой. Она сама, улыбаясь ему в глаза, призналась низким и резким голосом:» Вы, милорд, олицетворяете Власть, Силу и Могущество, а для большинства женщин это самые сильные побуждения к любви «.
Глядя на пламя камина, Ройс лениво гадал, продвигает ли это дело Генрих, не дожидаясь его возвращения в конце месяца. Будучи сильным государем, добывшим трон в бою, Генрих быстро приобрел довольно-таки неприятную, по мнению Ройса, привычку при малейшей возможности решать политические проблемы дорогостоящим способом устройства браков между враждующими семействами, начиная с собственной женитьбы на Елизавете Йоркской, дочери того самого короля, у которого он отбил английский трон годом раньше в сражении, завершившемся гибелью противника. Больше того, Генрих не раз заявлял, что, если б его дочь была надлежащего возраста, он выдал бы ее за Иакова Шотландского и положил таким образом конец нескончаемым раздорам между двумя странами. Подобные решения могли удовлетворять Генриха, но Ройс не желал для себя такого недружественного союза. Ему требовалась послушная, сговорчивая жена, которая согревала бы его постель и украшала его жилище; он слишком часто сталкивался в своей жизни с враждой, чтобы сознательно впустить ее в собственный дом.
Дженни заерзала в его руках, пытаясь высвободиться.
— Могу я теперь вернуться в свою комнату? — глухо спросила она.
— Нет, — решительно отвечал он, — наша сделка далеко не завершена.
И тут же, чтобы доказать это и смягчить своевольный приказ, перевернул ее на спину и впился губами, пока она не прильнула к нему и не ответила на поцелуй с неудержимым сладострастием.
Глава 11
Лунный свет лился в окно. Ройс во сне перекатился на живот и протянул руку, ища Дженнифер. Рука наткнулась не на теплую плоть, а на холодные простыни. Опыт, накопленный в жизни, которая прошла рядом с опасностью, в мгновение ока пробудил его, вернув от глубокого сна к полному осознанию действительности. Он распахнул глаза, перевернулся на спину, оглядел комнату, скользя взглядом по мебели, громоздящейся призрачными тенями в слабом лунном сиянии.
Спустив ноги с кровати, Ройс встал и поспешно оделся, проклиная собственную глупость, что не позаботился поставить стражу в конце лестницы. Прихватив по привычке кинжал, он пылал яростью на самого себя, заснувшего в приятной уверенности, что Дженни не сможет выбраться из-под него и хладнокровно замыслить побег. Дженнифер Меррик способна на это и на многое другое. Остается Лишь радоваться, что она не попыталась перерезать ему глотку, прежде чем убежать! Рванув засов, он пинком распахнул дверь, чуть не наступив на перепуганного оруженосца, спавшего на тюфячке перед входом.
— В чем дело, милорд? — тревожно спросил Гэвин, садясь и готовясь вскочить на ноги.
