крови. Собранные наверху локоны, перехваченные нитью сверкающих драгоценных камней, венчали ее голову, как корона, при этом несколько локонов падали на плечи. Густо подведенные черным голубые глаза казались гораздо больше и выразительнее, алые губы насмешливо улыбались.
Вырез темно- красного, почти черного платья Поппи был очень глубок, и саму белоснежную грудь скрывал от нескромных взоров лишь небольшой кусочек тончайшего кружева. Эффектное ожерелье с подвеской, лежавшей в ложбинке между грудей, довершало картину.
Гости и слуги, находившиеся в гостиной, остолбенели.
Флетч двинулся вперед, сдерживая себя, чтобы не броситься перед женой на колени.
Поппи остановилась, поощряюще приподняв уголки алых губ.
– Добрый вечер, мадам, – проговорил Флетч, склоняясь в низком поклоне.
– Bon soir, [21] – ответила она, и ее голос не напоминал нежные переливы колокольчика, как раньше, нет, это был хриплый, требовательный голос искушенной в любви француженки.
Переговариваясь и смеясь, в гостиную вслед за Поппи вошли Джемма с подругами, но Флетч не сводил глаз с жены. В ее глазах не было даже тени сомнения, потому что она точно знала, чего хочет. А хотела она его, Флетча.
– Я здесь всего на один вечер, – продолжала Поппи.
– Вы приехали в гости? Откуда?
– Из Франции.
– Не желаете ли пунша или еще чего-нибудь, мадемуазель?
– Увы, – сказала она, опуская ресницы, такие возмутительно черные и длинные, что Флетч ощутил томление плоти, – я не мадемуазель.
– Вы замужем, не так ли? – спросил он, беря ее руку и поднося к губам. – А я одинок.
Поппи пожала плечами:
– Почему? Я нахожу брак весьма интересным состоянием.
– Вот как?
– Конечно! Только брак дает женщине возможность понять, чего она на самом деле хочет.
Джемма рассмеялась, но Флетч остался серьезным – он был слишком взволнован, чтобы смеяться. Сердце в его груди билось, как бешеное: он превратился в неистового охотника, преследующего добычу, в первобытного дикаря, который жаждет бросить женщину на свое убогое ложе и овладеть ею. Ах, как ему хотелось перекинуть Поппи через плечо и унести наверх, такую соблазнительную, такую желанную! Он посмотрел на грудь жены в вырезе платья.
– И что же вы еще поняли в браке? – спросил он. – Каково ваше желание, мадам? – Ее глаза на мгновение утратили игривость, взгляд стал серьезным. – Чего ты хочешь, Поппи? – повторил Флетч, вновь поднося к губам руку жены. Даже от легкого прикосновения к ее коже по его телу пробежала дрожь.
– Я хочу тебя! – тихо ответила Поппи и обожгла его еще одним пленительным, опасным для мужских сердец взглядом. – Я хочу тебя.
Единственным оправданием для Флетча могло послужить то, что он совершенно потерял голову. Прямо в гостиной, в присутствии множества посмеивавшихся пэров и по меньшей мере двоих-троих лакеев, не говоря уже о дворецком, герцог Флетчер заключил в объятия свою супругу, а потом бросился с ней вон из гостиной, наверх, туда, где находились комнаты для гостей.
Глава 47
Уход из этого бренного мира оказался делом нелегким и затяжным. Вильерс считал, что уже приготовился к неизбежному концу, но тот оказался слишком долгим и мучительным. Врач-шотландец распорядился прекратить орошение раны терпентином, но при последовавшем затем осмотре у него разочарованно вытянулось лицо. Вильерс и сам предчувствовал недоброе: хотя приступы лихорадки мучили уже меньше, страшный упадок сил убивал в нем последнюю надежду, как бывает, когда неудержимый отлив уносит потерпевшего кораблекрушение прочь от спасительного берега.
– Думаю, мне уже недолго осталось, – сказал герцог сидевшей подле него Шарлотте. Явившись к нему без предупреждения после ужина, девушка рассказала новость о леди Флоре и ее молоденьком слуге. Новость была настолько неожиданной, что в первую минуту изумленный герцог не поверил Шарлотте. Теперь же мисс Татлок читала больному один из романов Филдинга. Вильерс не слушал – он просто тихо лежал, с наслаждением наблюдая, как двигаются губы Шарлотты, как ее пальцы перелистывают страницы.
– Почему бы вам не спуститься в гостиную к философам? – добавил больной. – Специально для вас я попросил хозяев пригласить философов.
– Но герцогиня Бомон уверяла, что в кругу ее знакомых нет философов, – подняла на него глаза Шарлотта. – И вы будете жить. Доктор считает, что воспаление проходит.
– Кажется, вы сами советовали мне не слушать докторов, – со слабой улыбкой возразил Вильерс.
Он оказался совершенно прав, полагая, что на этом рождественском приеме не будет соблюдаться так называемый политес. Действительно, презрев светские условности, Джемма предложила ему сыграть партию в шахматы, и он даже сделал несколько ходов, прежде чем осознал, насколько безразлична стала ему игра.
Затем Вильерсу показалось, что Джемма расстроилась и даже надула губки, словно собиралась расплакаться, поэтому он закрыл глаза и притворился спящим. Вообще-то закрывать глаза в его положении было небезопасно: открыв их, он часто обнаруживал, что день уже прошел и за окном ночь или что ночь прошла, а вместе с ней и добрая половина дня.
Никому, конечно, не было дела до того, что с больным подолгу оставалась Шарлотта, которая никогда не выглядела расстроенной. Вот и сейчас девушка смотрела на Вильерса скорее сердито, чем сочувственно.
– Вы что, собираетесь умирать в таком непрезентабельном виде? – язвительно спросила она.
Если бы не слабость, герцог бы расхохотался.
– Попытка воззвать к моему тщеславию вряд ли удастся, – проговорил он. – Можно, я буду называть вас по имени, о мудрейшая мисс Татлок?
– Обращение по имени слишком интимно, – возразила Шарлотта.
– А я как раз и хотел бы привнести интимность в наши отношения, – ответил герцог. В комнате повисло молчание, потом Вильерс добавил: – Хотя, увы, я не задержусь на этом свете достаточно долго, чтобы успеть на вас жениться.
– Не выдумывайте, вы вовсе не хотите на мне жениться, – покачала головой Шарлотта и снова взялась за книжку: – Продолжим?
– С удовольствием, – согласился Вильерс, решив, что отказываться нет резона. – Вы мне нравитесь, Шарлотта. Я думал, что могу полюбить только Джемму, но теперь совершенно уверен, что со временем мог бы влюбиться в вас…
– И очень глупо с вашей стороны! – оборвала его девушка.
– Да, – проговорил Вильерс, наблюдая за ней из-под ресниц.
В глазах Шарлотты блеснули слезы, и герцог, вовсе не желавший ее расстраивать, запаниковал.
– Подумайте о моих словах, – поспешно добавил он. – Мне стыдно, но ничего не поделаешь – я умираю. Вы могли бы унаследовать целое состояние!
– Не торопитесь, а то как бы я не передумала, – не удержалась от иронии Шарлотта. – Вот попрошу позвать священника и сегодня же вечером стану вашей женой!
– Не возражаю.
У нее задрожали губы, нежные и розовые. Вильерс был, как никогда, далек от грешных мыслей о плотском, но ее губы он отметил. И с этих прелестных губок слетали горькие для него слова.
– Ну конечно, вы не возражаете, – горячо воскликнула Шарлотта. – Да только я ни за что не выйду за вас ради вашего состояния, зарубите себе это на носу!
– Может быть, вы захотите стать моей женой ради чего-то другого? – спросил Вильерс, продолжая исподтишка наблюдать за ней. Герцог был уверен, что услышит «нет» – глупец, развалина и вообще не жилец, зачем он нужен ей, такой молодой, умной… – Но только не потому, что вам просто очень хочется замуж, – поспешно добавил больной, решив, что сейчас, когда на него уже пала смертная тень, он имеет право говорить прямо.
– Не знаю, – медленно ответила Шарлотта, и он почувствовал на своей руке ее теплые пальцы.
Вильерса опять охватила ужасная усталость. Снова навалилась боль– невыносимая, изнуряющая боль во всем теле. Ах, она так его утомила!
– Кто бы мог подумать, что глупая маленькая ранка доведет меня до смерти, – печально произнес он.
Шарлотта сжала его руку.
– Пожалуйста, не умирайте, – тихо попросила она.
Увы, это было не в его власти.
– Знаете, как я себя сейчас чувствую? – пробормотал герцог.
– Нет.
– Как факел на ветру, – ответил он и провалился во тьму.
Оставшись возле Вильерса, Шарлотта смотрела, как он спит.
В донельзя исхудавшем, белом, как бумага, лице герцога еще ощущалось биение жизни, говорившее о присутствии в этой бренной оболочке бессмертной души, но как слабо и эфемерно оно было!
Дверь отворилась, и в комнату стремительно вошел Даутри. В первый момент Шарлотта даже его не узнала, так сильно он изменился. Перед ней стоял уже не бывалый моряк в простой потрепанной одежде, а настоящий джентльмен в великолепном нежно-голубом камзоле, без единой складочки сидевшем на его широких плечах, и в рубашке тончайшего полотна. О прежнем Даутри напоминали только рассыпавшаяся по плечам, как у пирата, грива черных волос и старые потертые башмаки.
– Господи, да вы и впрямь превратились в настоящего герцога! – понизив голос, сказала Шарлотта.
– Вернее будет сказать, что я превратился в настоящего павлина, – ответил Даутри. Быстро обойдя кровать с другой стороны, он взял Вильерса за руку. – Проклятие! – вырвалось у него.
Шарлотта не стала притворяться, что не поняла, к чему относится его возглас: Вильерс выглядел так, что любой бы понял – конец совсем близок.
– Завтра сочельник, – печально сказала она. – Я так надеялась, что он не покинет нас в Рождество.
– Он еще может вас удивить.
–