один из вечеров игравшего для нас. Она была так очарована… э… пальцами этого джентльмена, что вступила с ним в страстную переписку и в конце концов убедила пожить у нее несколько месяцев для длительного обучения игре на инструменте.
Это было правдой. Мадам де Рамбуто любила разнообразие. Она бы выбросила Жозефа на улицу уже через несколько недель, даже если бы ему было некуда идти. Но по крайней мере получилась история, которую можно рассказать, обедая в гостях. Жаль, подумал он, что обедать со своей семьей для него значило «обедать в гостях».
Но его история все же имела успех. Отец наградил сына визгливым смешком, и даже добродетельная благовоспитанная мать позволила себе стыдливо улыбнуться. Что касается невестки, она пришла в полный восторг от рассказа. Она смеялась так, что ее грудь вздымалась и (неужели такое возможно?) еще больше выступала вперед.
— Замечательно, завтра вечером вы поделитесь с моими гостями вашим остроумием и веселым настроением. А мы все должны сегодня как следует отдохнуть, чтобы быть свежими на празднике…
Жозеф рассеянно кивнул. Что задумал сделать отец сегодня ночью, и как можно ему помешать? Но графиня сказала еще не все.
— А я в любом случае лягу спать очень рано, уютно устроившись под простынями, пахнущими гелиотропом. И я знаю, мой дорогой муж тоже хорошо отдохнет, он так нуждается в отдыхе.
Ее указания не были бы яснее, даже если бы она повесила объявление на двери собора. «Не сегодня, Юбер. Сегодня, я надеюсь, меня посетит кто-то, в ком есть ум и сила духа». Бедная женщина! Казалось, она верила, что именно так и делаются подобные дела.
Он бы покраснел от стыда за нее, если бы умел краснеть. Его мать подняла глаза к небу, а отец — невозможно было понять, о чем он думает, но его маленькие голубые глазки злорадно поблескивали. Юбер пожал плечами. Даже лакей, на взгляд Жозефа, довольно красивый парень, казавшийся странно знакомым, словно приснившимся ему во сне, выглядел немного оскорбленным.
Жозеф решил, что пора положить этому конец. Он нарочито широко зевнул, прикрывая рот ладонью.
— Боюсь, мадам, сегодняшнее путешествие в карете слишком утомило меня. Долгий сон действительно то лекарство, в котором я нуждаюсь. Вы — мудрый врач.
Она наклонила голову, ее улыбка угрожала в любую минуту превратиться в отвратительный оскал. Батист говорил ему, что слуги прозвали Амели Горгоной.
Молчание за столом продолжалось, клубничный торт был достаточно хорош, чтобы сосредоточить на себе внимание сидящих.
И затем раздался звон разбитого стекла, намного громче того, который Жозефу удалось предотвратить сегодня в библиотеке. Он был даже приятен, так звенит дорогой хрусталь, когда его разобьют. Герцог предпочел уронить большой граненый графин, полный старого бренди. Жозеф не видел его раньше, должно быть, его привезла с собой Амели.
«Браво, месье, вы отомстили ей», — подумал Жозеф. Но отложил наслаждение этой мцнутой, как и выражением ее лица, до другого раза. А сейчас надо действовать.
Ибо герцог, желая встать из-за стола пораньше, немного не рассчитал задуманную уловку. Он уронил графин слишком близко от своей ноги. Жозеф заметил, что несколько осколков впились ему в икру и на чулке проступили капли крови.
— Месье! — Виконт вскочил на ноги. — Месье, вы ранены! Старик бросил на него свирепый взгляд.
— Нисколько! — прорычал он. — Все в порядке! Надо только смыть бренди, которым я облился. Прошу извинить меня.
Жозеф очутился рядом с герцогом и вытащил осколки стекла.
— Вы можете идти, месье? Или вас отнести? Вот так, обопритесь на меня, хорошо, хорошо, мы отведем вас в вашу комнату, может быть, вызвать врача?..
«Как зовут этого красивого лакея? Ах да, Арсен».
— Арсен, ты не поможешь мне отвести герцога в его комнату? Спасибо, спасибо…
Беспокойство в его голосе звучало убедительно даже для него самого. Этот гамбит хорошо разыгран!
— Я чувствую себя прекрасно, Жозеф, — бормотал старик.
— Конечно, месье, и к тому же вы очень храбры.
Они с Арсеном силой выволокли протестующего герцога из комнаты и втащили наверх в спальню, где Жак как раз раскладывал на кровати роскошный халат. Тщеславный старый дурак, вот что он собирался надеть для визита к Мари-Лор.
— Небольшое происшествие, Жак. Придется провести вечер по-другому. После того как герцог подольше полежит в ванне и размочит ногу, его надо уложить в постель. А ты останься с ними, Арсен, на случай если понадобится помощь. А я… э… а я пойду… э…
Арсен как-то странно смотрел на виконта. Вероятно, его игра становилась заметной. Его изобретательность иссякала. И поскольку Жозеф не мог придумать, что еще сказать, он вышел из комнаты, не закончив фразы. «Где же, черт побери, Батист?»
К счастью, он нашелся в комнате Жозефа.
Виконт сбросил камзол. Август в Провансе невыносимо жаркий. У него остается немного времени до того, как отец снова встанет на ноги. Но теперь Жозеф знал, что ему делать, во всяком случае, в общих чертах. Он усмехнулся.
— Быстро, Батист. Отведи меня туда, где она спит. И ни слова…
Глава 5
В маленькой каморке на чердаке было так же жарко и душно, как и на кухне. «Ложись спать, — говорила себе Мари-Лор. — Ложись и поспи». Сегодня весь тюфяк принадлежал ей, и она была избавлена от храпа Луизы.
Но девушка ходила по каморке, словно преследуемая мелькающими образами и воспоминаниями. Стоило ей прикрыть глаза, и перед мысленным взором вставал сверкающий образ виконта. Он очень изменился с того времени, когда был в Монпелье: его ноги, на которых тогда болтались рваные штаны, выглядели теперь стройными в прекрасных шелковых коротких панталонах; длинная тощая фигура, свалившаяся в кресло папа, теперь стояла прямо и уверенно, а ноги упирались в пол в четвертой балетной позиции.
И в то же время изгиб мышц на пояснице, необычная манера вскидывать голову, пряди шелковистых черных волос, выбившиеся из-под бархатной ленты на шее, во всем, что запомнилось, он совсем не изменился.
Почему он притворялся контрабандистом? Не было ли это своего рода развлечением. Возможно, аристократ хотел отдохнуть от сдержанных манер, которые надевает на себя как платье из бархата и кружев?
Она могла только предполагать, что виконт искал приключений. «Да, — решила Мари-Лор, — перевозка книг через границу была смелой и опасной забавой». Девушка крепко сжала губы, вероятно, она была не единственной женщиной, которая помогала ему.
Она подумала о банкете, к которому готовились слуги на кухне. Все благородные семьи округи завтра приедут сюда, привезут своих дочерей, разодетых в жемчуга и перья, с высокими прическами и в юбках такой ширины, что будут вынуждены протискиваться через двери боком, как крабы. Она надеялась, что он быстро выберет одну из них и увезет ее с собой.
Тогда, в декабре, она лишь пожала плечами, когда, вернувшись с рынка, обнаружила, что он ушел, оставив только расписку с инициалом X.
«Прощай и скатертью дорога», — сказала она тогда. Он для нее ничего не значил, только раздражал и был помехой во вполне благополучной жизни.
Мари-Лор продолжала свою жизнь в полной невинности и безопасности, занятая делами и книгами. Наступили праздники и прошли. Когда на новогоднем роскошном празднестве у Риго Огюстен поцеловал ее под веткой омелы, она украдкой бросила взгляд на его ужасную кузину, которая флиртовала с ним весь вечер, и позволила себе скромную улыбку.
Папа перестал кашлять, хотя Жиль высказал свое беспристрастное мнение о состоянии его здоровья. Но зима сменилась весной, и Мари-Лор радостно проводила с ними все дни.
Типографское общество Невшателя с извинениями прислало недостающие экземпляры книг. Косой и кривоногий посыльный, доставивший их, был в высшей степени вежлив и почтителен.
Она даже занялась шитьем, которое ненавидела, надо же было чем-то занять руки по вечерам, когда заходил Огюстен. Она улыбалась ему поверх простыней и полотенец, которые подрубала и вышивала — на будущее.
А потом папа умер, а она заболела. И неожиданно лишилась будущего.
И не слабое сердце было причиной смерти папа. Его убил тиф. Без сомнения, он заразился в кишевшей крысами гостинице на книжной ярмарке в Лионе. Две недели они с Жилем ухаживали за ним. Папа редко приходил в сознание, хотя однажды она слышала, как он, обращаясь к Жилю, тихо произнес несколько загадочных слов. «Риго» и «позаботься» — вот все, что она смогла разобрать.
Ее же болезнь любезно подождала до похорон. Мари-Лор свалилась без сознания и пришла в себя только через неделю, обессиленная и истощенная. Открыв глаза она увидела у постели бледного обрадованного Жиля. «Ты пережила кризис», — дрожащим голосом сказал он.
Однако настоящий кризис ждал ее впереди.
Ибо когда Огюстен появился у ее постели и предложил объявить об их помолвке, которая так долго откладывалась, Мари-Лор прошептала не ожидаемое всеми «да», а жалобное «нет».
Она сама, как и остальные, была удивлена своим ответом. Она рыдала и трясла головой, тупо и упрямо, пока брат и жених не объяснили ей ее финансовое положение.
Дом и книги были заложены Риго. «Как же я была глупа, — думала Мари-Лор, — что не понимала, откуда берутся деньги на оплату обучения Жиля». Брату принадлежала мебель, которая была дома; если ее продать, то денег хватило бы на последний год его обучения в медицинской школе. Так что за исключением ничего не стоивших безделушек — она настояла, чтобы ей оставили папины очки на память, — папа не оставил
