имевшей ничего общего с клетушкой, которую занимала она сама. Сводчатый переход вел из этой спальни в другое помещение, которое — насколько Сабби могла судить — было чем-то вроде гостиной.
Из всех предметов обстановки в глаза прежде всего бросалась кровать с пологом из красного бархата. Пол был застлан ковром с таким толстым ворсом, что в нем полностью скрывались носки туфелек. При желании хозяин спальни мог бы похвастаться также камином с мраморной полкой и зеркалом высотою до потолка. Сабби взглянула на свое отражение и подправила медно-рыжеватую прядь, выбившуюся из прически и упавшую на плечо.
Она лихорадочно пыталась сообразить, где же могло находиться ожерелье… и вдруг замерла: в глубине зеркала она увидела отражение наблюдавшего за нею Бога Морей.
Он стоял в небрежной позе, прислонившись к проему арочного перехода. На нем уже не было камзола, а белая рубашка была расстегнута на всю длину от ворота до плотного кушака его черных штанов. Их глаза встретились в зеркале, и Сабби вдруг обнаружила, что не в силах отвести от него взгляд. Его лицо разительно изменилось. От оскорбительно-насмешливого выражения не осталось и следа.
— Я знал, что ты придешь, — вкрадчиво сказал он.
Он двинулся к ней; она видела это, но не в силах была шевельнуться: она словно приросла к месту. Когда его руки легли ей на плечи, когда он повернул ее к себе лицом, ее пронзила дрожь. Он находился слишком близко, он был слишком большим, мужественным и, черт бы его побрал, подавляюще-красивым.
— Я пришла за ожерельем, — храбро заявила она.
— В самом деле? — удивился он, вынуждая ее признаться, что сюда ее привлекло не только ожерелье. Она подняла глаза, чтобы взглянуть в загорелое лицо, и почувствовала, как спутанная грива его темных волос просто притягивает к себе ее пальцы.
Ощущение было такое, словно между ними существует какая-то незримая связь, словно она знала его от сотворения мира.
Он наклонил голову, и она поняла, что он собирается поцеловать ее. Но в тот момент, когда его губы приникли к ее губам, все было позабыто: гнев, страх, сопротивление…
Его пальцы вынули шпильки из ее волос, а потом спрятались в медно-рыжем водопаде.
Потом он взял ее обеими руками за щеки, поднял ее лицо к себе и снова поцеловал, а потом шепнул:
— Я уже наполовину влюблен в тебя, а сам до сих пор даже не знаю твоего имени.
— Сабби, — шепнула она в ответ. — Сабина Уайлд.
Он снова прижался к ней губами. Его поцелуй был томительно долгим и требующим повиновения, и все в ней отозвалось на этот поцелуй. Она прильнула к нему, к его твердой мускулистой груди. Но тут он, почти не отрываясь от ее губ, назвал себя:
— Шейн Хокхерст.
Сердце у нее замерло, а затем бешено заколотилось: миллионы искр вспыхнули у нее в груди. Ее руки, руководимые безотчетным инстинктом, рванулись к его поясу и отыскали там рукоятку ножа, который она мельком заметила раньше. Она схватила нож и пошатнулась, тяжело дыша, с криком:
— Бастард!
Он откинул назад голову и от всего сердца захохотал, потому что она назвала его совершенно точно.
— Ах, сердитый котенок, этот кинжал тебе подходит. Взгляни-ка на рукоятку.
Она даже растерялась: он не только не испугался, но даже нисколько не встревожился оттого, что она завладела его клинком. Она взглянула на кинжал и обнаружила, что его ручка сделана в виде фигурки рассерженной дикой кошки. А он тем временем неведомо откуда вынул второй кинжал — точно такой же.
— Теперь у каждого из нас по одному… а ведь они составляют пару… держи и этот тоже.
Она взглянула на него — и тут ее как громом поразило: только сейчас она полностью осознала, что он ее муж. Закон Англии… о, и закон Божий тоже… дают ему власть над ее жизнью и смертью. Стоя с ним лицом к лицу, она вспоминала, что ее сегодняшний наряд был задуман как свадебное платье, и душевные силы изменили ей. Слезы подступили к глазам, когда она представила себе, как все могло бы произойти, — и тогда нарастающий гнев высушил эти непролитые слезы. Здесь, перед ней, находился ее враг.
Именно о нем она должна узнать всю подноготную, именно его она должна сделать своим рабом и погубить его. С чего же начать?
Чутье подсказало ей, что надо переходить в наступление. Она улыбнулась.
— Я пришла за ожерельем. Оно принадлежит мне.
В его глазах снова мелькнула усмешка.
— Нет, не тебе, а королеве.
— Ха! Что навело вас на столь смехотворную мысль?
— Я сам его ей подарил. Ты должна вернуть его на место, прежде чем тебя изобличат.
Она поняла, что ей остается только один выход.
— И вы действительно ожидаете, что я стану вашей любовницей, лишь бы получить ожерелье? — спросила она с негодованием.
— Любовницей? Кровь Господня, какая самонадеянность с твоей стороны! Я имел в виду просто разок позабавиться.
Оскорбленная сверх всякой меры, она бросилась на него с кинжалом. Он стиснул зубы и перехватил занесенную руку, так что едва не вывернул ей запястье. Кинжал упал на пол, и она снова оказалась в железных объятиях.
Дерзкий язык коснулся ее губ.
— Откуда мне знать, будет ли от тебя хоть какой- то прок, — поддразнил он ее.
— Поскольку я нетронута… Какой от меня будет прок — зависит только от того, как вы сумеете мной распорядиться.
Горячая волна вожделения прокатилась по его телу. Крепко прижав Сару к себе, он скептически поднял брови:
— Нетронутая? Неискушенная? Незапятнанная? — Он сделал паузу, а потом шепотом, от которого можно лишиться рассудка, докончил:
— Неверная!
Она ответила ему в том же духе:
— Несговорчивая! Неподатливая! — Она тоже выждала пару секунд и с вызовом подзадорила его:
— Неукрощенная!
Он смотрел ей прямо в глаза.
— Жизнь — игра. Между нами, Сабби, тоже идет игра, но, если ты хочешь играть, надо знать все правила. Каждая игра сопряжена с риском: кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает.
— Если вы думаете, что я собираюсь проигрывать, то ошибаетесь. Жестоко ошибаетесь. Я намерена выиграть!
В этот момент она ненавидела его всеми фибрами души. Ее грудь вздымалась от негодования, и при каждом вздохе тугие соски обозначались под платьем все более отчетливо.
— Снимай свой наряд, и давай посмотрим, какие у тебя козыри.
Она вырвалась из его объятий, разъяренная до такой степени, что, будь при ней ее сабля, она была бы готова убить насмешника.
— Снимайте свой наряд, милорд Девонпорт, и давайте посмотрим, чьи козыри сильнее!
Он демонстративно снял рубашку и стал медленно поворачиваться, так чтобы она могла рассмотреть его со всех сторон. Вид его обнаженного торса произвел на нее ошеломляющее впечатление. На груди и на спине у него бугрились могучие мускулы, и на не правдоподобно широкой лопатке вилась татуировка, изображающая дракона. И в Сабби взметнулось желание. Ее обжигала потребность прижаться к нему всем телом… в этой огромной кровати. Сколь ни было это невероятно, она жаждала осязать его, ощущать его вкус. Убить дракона… или быть убитой. У Сабби подкосились ноги, она рухнула на ковер, спрятала лицо в ладонях и горько зарыдала.
Он не стал поднимать ее, а лег на пол рядом с ней и привлек ее к себе.
— Ш-ш-ш, милая, не плачь. Мне нравится изображать жестокого бастарда. Может быть, ты сказала правду. Но при дворе твоя невинность быстро улетучится, моя сердитая дикая кошка.
Он погладил ее по голове, по спутанным пламенеющим прядям, и прикосновение к этим густым шелковистым волосам заставило его вздрогнуть. Он зарылся в них лицом и неожиданно для себя самого воззвал к ней:
— Позволь мне быть твоим защитником, Сабби.
Она прекрасно понимала: если сейчас позволит ему одержать столь легкую победу, то очень скоро прискучит ему. Но разве к такому исходу она стремилась? Он-то был бы рад соблазнить ее и подчинить себе; она же намеревалась разжигать в нем вожделение все больше и больше — значит, уступать было нельзя. , — Я не стану любовницей ни для кого!
Только супругу я отдам свою невинность! — решительно провозгласила она.
— Посмотрим, — пообещал он и поднялся на ноги. — Предупреждаю тебя, я приложу все усилия, чтобы заставить тебя передумать, и никаких поблажек тебе не будет.
С недоброй усмешкой он протянул ей руки, чтобы помочь подняться, но она грациозно встала на ноги без посторонней помощи; впрочем, она постаралась, чтобы при этом от его взгляда не ускользнуло ослепительное зрелище, открывающееся в вырезе платья. Он молча подал ей ожерелье и кинжал. Она не отказалась ни от того, ни от другого.
Оказавшись одна у себя в комнате, она дала волю ликованию. Она выиграла первый поединок и не могла сдержать улыбку, когда позволила себе покрасоваться перед зеркалом в ожерелье из нефрита и бирюзы. «Господи, подумать только, ведь он разве что не умолял меня!» — торжествовала она.
На следующее утро она проснулась, ощущая неведомо откуда взявшуюся уверенность, что сегодня — днем или вечером — им опять суждено увидеться. Положить ожерелье на место, когда Кейт открыла шкатулки с драгоценностями, оказалось совсем пустяковым делом, просто детской игрой. За всю свою жизнь она не испытывала такого воодушевления.
Но зато когда она узнала, что Хокхерст уже отбыл из дворца, чтобы присоединиться к королевской свите, она почувствовала себя так, как птица, ударившаяся на лету грудью о стену. Она припомнила все проклятия и бранные слова, которые когда-либо слышала, и мысленно осыпала ими королеву. Да как она могла ревновать к деспотичной и сварливой старухе?
Глупо конечно, — но Сабби ревновала и ничего не могла с собой
