пути, открывающего выход к морю. Я уполномочен предложить и немедленно выплатить вам двести фунтов за всю землю, — закончил мистер Голдмен.
— Сожалею, сэр, но эта земля — мое единственное приданое, — вежливо отклонила предложение Сабби.
— Да ты с ума сошла, голубушка, или воистину одержима дьяволом? — взъярился Бишоп. — Нечего сказать, богатое приданое!
Да кто в здравом уме взял бы тебя в жены?
Если у тебя сохранилась хоть капля чувства долга, ты обязана принять эти деньги и отдать их матери и мне — в качестве платы за свое содержание. Осталось уже чрезвычайно мало надежд на то, что к тебе хоть кто-нибудь посватается, и нам долгие годы придется оплачивать счастье делить с тобой стол и кров.
Враждебность, пропитавшая самый воздух в кабинете, казалась почти осязаемой. Сдержав тяжелый вздох, мистер Голдмен миролюбиво предложил:
— Должен вам сообщить, что я наделен полномочиями поднять цену до пятисот фунтов, мисс Бишоп. Эти пятьсот фунтов могут быть оформлены законным образом в качестве вашего приданого. Насколько я могу судить, такая сумма выглядела бы более привлекательной для любого искателя вашей руки, чем несколько акров земли в забытой Богом глуши, да простит мне преподобный Бишоп, что поминаю имя Господа всуе.
При этих словах Сабби чуть не подскочила.
Имей она пять сотен фунтов, за женихами бы дело не стало. Она взглянула на отчима; его лицо говорило само за себя. Если она не согласится продать землю, преподобный придет в ярость. Но ему-то какая корысть от предложенной сделки? — размышляла Сабби в недоумении. Просто хочет поскорее избавиться от нее? В таком случае, почему он раньше отвечал отказом тем, кто к ней сватался? По крайней мере, двое из мужей ее сестер сначала просили руки Сабби. Нет, он хочет другого: пусть только она возьмет деньги, а он уж их сможет прикарманить. С землей ему будет не так легко ее обобрать.
— Ваше предложение в высшей степени великодушно, мистер Голдмен. Прошу вас, поймите, я отказываю вам не из-за денег. Мой отец завещал эту землю мне, у меня она и останется. — Сабби бросила в сторону отчима победный взгляд. — Всего хорошего, джентльмены.
— Видите?! — воскликнул Бишоп после ухода падчерицы. — Но, будучи юристом, вы наверняка подыщете какой-нибудь законный способ, позволяющий мне расписаться в бумагах вместо нее.
Джекоб Голдмен закрыл кожаную сумку с документами, никак не выразив глубочайшего презрения, которое вызвала в нем сомнительная мораль служителя церкви.
— Я доложу обо всем своему патрону, сэр.
Если он не утратит желания получить землю, то я свяжусь с вами. Желаю здравствовать. — Откланявшись, он вышел на свежий воздух, довольный тем, что отверг все предложения передохнуть и отобедать. В сельской гостинице атмосфера будет больше благоприятствовать аппетиту.
Сабби вернулась к себе, на сей раз сама позаботившись запереть дверь комнаты изнутри. Преподобный Бишоп либо кинется на нее с побоями, либо прибегнет к более тонким методам, дабы подчинить ее своей воле; а пока ей неизвестно, какую тактику он изберет, дверь — на всякий случай — следовало держать на запоре.
В течение десяти лет — от своих восьми до восемнадцати — Шеин Хокхерст проводил летние месяцы в обществе О'Нила. Могучее влияние столь незаурядной личности привело в конечном счете к тому, что цельная натура Шейна как бы раздвоилась. Всю жизнь он пытался быть хорошим сыном двум отцам — весьма нелегкое дело, если учесть, что каждый из них был наделен сильной волей, требовательным характером и гордым сознанием своих прав.
Шейн организовал сеть курьеров, сновавших между Англией и Ирландией. Один из его кораблей, предназначенный только для этой цели, даже не был зарегистрирован на имя Хокхерстов: формально он считался собственностью капитана корабля, Лайема О'Мэлли, на которого пал выбор из-за его фамилии. Даже если бы он на чем-то попался, то все решили бы, что он связан с королевой пиратов, Грэйс О'Мэлли. Судно, носившее имя «Ливерпуль Леди», совершало рейсы между портами обоих берегов Ирландского моря. На полпути из Лондона в Ливерпуль находился Бирмингем; курьеры, служившие у Шейна, фигурировали под названиями тех городов, связь с которыми они поддерживали, а не под своими христианскими именами.
О'Нилл беззастенчиво пользовался преданностью сына, добывая с его помощью оружие, деньги, сведения и ничего не давая взамен.
Под самым носом у Англии он создавал свою армию и оснащал ее новейшим вооружением.
Шейн делал все, что мог, для освобождения узников-ирландцев: выплачивал штрафы и выкупы, подкупал тюремщиков, устраивал побеги. Зачастую, когда требовалась строжайшая секретность, в игру вступал Барон. Он не привлекал ничьего внимания и не вызывал подозрений, когда странствовал в одиночку под видом монаха — одного из тех, что во множестве бродили по дорогам Англии, после того как покойный король Генрих VIII закрыл крупные монастыри.
Барон доставил Фрэнсису Дрейку в Плимут сообщение от Хокхерста. Весьма краткое, оно гласило:
Обратно Барон вернулся с не менее кратким ответом:
Судно Мэтью Хокхерста пришло в порт вовремя. Он только что вернулся из Голландии, куда подвозил припасы для английских войск, воюющих на стороне голландцев в их войне с Испанией.
К тому времени, когда корабль Мэтью встал на якорь, Хок был на пристани, и братья сердечно обнялись.
— Хок, старый морской волк, рад видеть, что ты вернулся целым и невредимым.
Младший брат отличался от старшего тем, что был по-юношески строен, не так широк в плечах и куда менее серьезен — на мир он смотрел открытым веселым взглядом. Приветливый и мягкий, он заставлял девушек томно вздыхать и пробуждал материнские чувства в сердцах женщин постарше.
— Ну, Мэтт-дьяволенок! Были какие-нибудь трудности с доставкой?
Мэтт ухмыльнулся.
— Нет, пока тебя не было, я обернулся пять раз, и каждый раз поступал так, как ты советовал.
— Молодец, — одобрил старший.
Елизавета оказывалась чрезвычайно прижимистой, когда заходил разговор о снабжении ее армии в Голландии. Военачальники выплачивали солдатам жалованье из своего кармана, потому что казна не выдавала денег. Хок рекомендовал Мэтью в каждом рейсе забирать половину доспехов, мушкетов и пороха и припрятывать все это добро в их собственные пакгаузы, а на освободившееся место грузить продовольствие, одеяла и лошадей, в которых армия чрезвычайно нуждалась. Лошади поступали из Ирландии: через О'Нила Хок обменивал на них украденное оружие.
— Как отец? — озабоченно спросил Мэтт.
Хок угрюмо покачал головой.
— С каждым днем все хуже, но, бьюсь об заклад, твое общество пойдет ему на пользу.
— А твой трофей присоединим к нашему флоту? — Мэтт кивком указал на захваченный испанский галеон.
Хок задумчиво почесал затылок.
— Уж слишком вид у него помпезный.
Я послал людей снять с него четыре медных пушки и установить их на наши корабли. Ну, а затем, думаю, можно подарить его Англии.
Завтра ты поможешь мне отобрать для Лондона часть груза.
Мэтью, знакомый с уловками брата, усмехнулся:
— Что ты умыкнул на этот раз?
Хок потер нос.
— Много чего! Черт подери, братец, как же ты сумел удержаться и не заорать об этом прямо с верхней палубы? Видно, ты у нас взрослеешь, и детские штанишки тебе становятся тесны.
— Вот-вот, мне это все дамы говорят, — откликнулся Мэтт двусмысленной шуточкой.
Хок обнял брата за плечи, и они двинулись к дому.
Зайдя после ужина к отцу, Хок застал того в компании Мэтта: оба весело смеялись.
Он смолчал при виде бутылки бренди, которую Мэтт каким-то образом сумел утаить от бдительного материнского ока, и присоединился к тосту за выздоровление Себастьяна; впрочем, оба брата сознавали, что на это вряд ли приходится надеяться. Затем тост предложил отец:
— Выпьем за грядущую женитьбу!
Мэтту шутка показалась до того забавной, что он покатился со смеху. Хок мрачно нахмурился, из чего Мэтт заключил, что в словах отца есть доля правды.
— Кто же невеста? — спросил он, стараясь казаться невозмутимым.
— Мэтью, я говорю серьезно. Твой брат дал мне слово жениться до того, как вступит в права наследования.
— Бедная бабенка! — с лицемерно-шутовским состраданием произнес Хок, и братья дружно расхохотались, хотя, по правде говоря, им было не до смеха.
Утром им пришлось сильно усомниться в том, насколько благоразумно было с их стороны устраивать эту милую пирушку: Себастьян впал в бессознательное состояние, и теперь уже почти не оставалось надежд, что ему снова полегчает. После краткого обмена мнениями с Мэттом и Джорджианой Хок решил немедленно ехать в Лондон, чтобы успеть вернуться до того, как события примут еще более скверный оборот. Все понимали: смерть близка, но никто не мог предугадать час, когда это случится.
На корабле Хокхерстов кипела работа. Шла погрузка кувшинов с красным порошком кошенили и ящиков с шариками индиго; в специальных гнездах матросы укрепляли кувшины с оливками и бутыли с оливковым маслом.
Хок отобрал несколько ваз из тончайшего китайского фарфора и полдюжины рулонов шелка, которые, по всей вероятности, проделали долгий путь от Филиппин через Мексику на Азорские острова, где ему
