работы Джиованни Батисты Креспи, датированный 1617 годом. Цена его была помечена с помощью нашего кода в КИXX фунтов, поэтому, когда молоток Симона опустился на сумме две тысячи двести, что на семьсот фунтов превышало мою расчетную цифру, я почувствовала, что мы сделали хорошее начало.
Среди пятидесяти работ Каналетто шел под номером 37, поскольку мне хотелось, чтобы возбуждение публики достигло своего пика к тому моменту, когда картина окажется на подставке, и в то же время не стоило отодвигать ее в число последних, когда люди начинают постепенно покидать аукцион. В течение первого часа мы заработали сорок семь тысяч фунтов, но все еще не добрались до Каналетто. Когда наконец подсвеченное огнями рампы полутораметровое полотно оказалось в центре внимания, у тех, кто видел его впервые, перехватило дыхание.
— Изображение базилики Святого Марка, выполненное Каналетто в 1741 году, — Симон преподнес это так, как будто в подвалах у нас находилось еще с полдюжины работ этого мастера. — К этому полотну был проявлен значительный интерес, и я начинаю с предложения в десять тысяч фунтов. — Его глаза ощупали притихший зал, в то время как я и мои наблюдатели тоже старались определить, откуда поступит второе предложение.
— Пятнадцать тысяч, — произнес Симон, взглянув на представителя итальянского правительства в пятом ряду.
— Двадцать тысяч фунтов в конце зала, — я знала, что это был представитель коллекции Меллона. Он всегда сидел в предпоследнем ряду с сигаретой во рту, когда ему надо было показать нам, что он все еще участвует в торгах.
— Двадцать пять тысяч, — сказал Симон, вновь повернувшись к представителю правительства Италии.
— Тридцать тысяч, — сигарета все еще дымилась. Меллон вел погоню.
— Тридцать пять тысяч. — Я обнаружила нового оферента, сидевшего в четвертом ряду справа от меня. Им был Рандалл, управляющий галереей Уилденштейна на Бонд-стрит.
— Сорок тысяч, — произнес Симон, когда новый клуб дыма взвился над задними рядами. Цена, которую мы назвали Дафни, была превышена, но на лице Симона не отразилось никаких эмоций.
— Будет ли предложено пятьдесят тысяч? — спросил Симон. По моему мнению, это был слишком большой запрос на этом этапе. Бросив взгляд на трибуну, я заметила, что левая рука Симона дрожит.
— Пятьдесят тысяч, — повторил он, слегка нервничая, когда неизвестный мне оферент в первом ряду энергично закивал головой.
Вновь пыхнула сигарета:
— Пятьдесят пять тысяч.
— Шестьдесят тысяч. — Симон опять повернулся к неизвестному оференту, который резким кивком подтвердил свою готовность сражаться.
— Шестьдесят пять тысяч, — продолжал попыхивать сигаретой представитель Меллона, но, когда Симон перевел взгляд на участника в первом ряду, тот отрицательно покачал головой.
— В таком случае шестьдесят пять тысяч, предложенные участником в предпоследнем ряду. Шестьдесят пять тысяч, будут ли другие предложения? — Симон еще раз посмотрел на сидящего в первом ряду. — Тогда я предлагаю Каналетто за шестьдесят пять тысяч фунтов, шестьдесят пять тысяч фунтов — два и шестьдесят пять тысяч фунтов — три. Продано. Симон с грохотом опустил молоток всего через две минуты после того, как было сделано первое предложение. Я делала пометку ЗИXXX в своем каталоге, когда в зале зазвучали аплодисменты. Это было что-то новое для 1-го магазина.
Когда по залу пронесся шумный гомон, Симон повернулся ко мне и сказал тихим голосом:
— Извините за ошибку, Бекки. Тут мне стало ясно, что скачок с сорока до пятидесяти тысяч был вызван не чем иным, как нервным срывом аукциониста. В голове у меня стал складываться лейтмотив заголовков в завтрашних газетах: «Рекордная сумма уплачена за Каналетто на аукционе Трумперов». Чарли будет доволен.
— Вряд ли маленькая картина Чарли пойдет по такой цене, — добавил Симон с улыбкой, когда «Дева Мария с младенцем» заняла место Каналетто, и вновь повернулся к публике.
— Прошу тишины, — сказал он. — Следующее произведение живописи, лот под номером 38 в ваших каталогах, принадлежит школе Бронзино. — Он оглядел зал. — У меня есть предложение в сто пятьдесят, — он помедлил секунду, — фунтов за этот лот. Могу ли я запросить сто семьдесят пять фунтов? — Дафни, которая по моим предположениям была подсадной уткой Чарли, подняла руку, и я едва сдержала улыбку. — Сто семьдесят пять фунтов. Будет ли предложено двести? — Симон обвел взглядом присутствующих, но отклика не встретил. — Тогда я отдаю ее за сто семьдесят пять — раз, сто семьдесят пять — два и…
Но, прежде чем Симон успел опустить молоток, в заднем ряду вскочил плотный мужчина с рыжеватыми усами в твидовом пиджаке с желтым галстуком и прокричал:
— Эта картина принадлежит не школе, а самому Бронзино, и она была украдена из церкви Святого Августина под Реймсом во время первой мировой войны.
Одновременно с взорвавшейся тишиной все взоры обратились сначала на вскочившего, а затем на маленькое полотно. Симон стучал молотком, не в силах восстановить тишину. Журналисты принялись яростно строчить в своих блокнотах. В глаза мне бросился Чарли, торопливо переговаривавшийся с Дафни.
Когда шум постепенно затих, внимание вновь сосредоточилось на мужчине, сделавшем это заявление и продолжавшем стоять на прежнем месте.
— Я уверен, что вы ошибаетесь, мистер, — твердо сказал Симон. — Могу вас заверить в том, что эта картина известна галерее уже несколько лет.
— А я заверяю вас, сэр, — ответил мужчина, — в том, что это оригинал, и, хотя я не обвиняю предыдущего владельца в воровстве, тем не менее могу доказать, что она была украдена. — Некоторые из присутствующих тут же стали заглядывать в свои каталоги, чтобы узнать фамилию последнего владельца картины. «Из частной коллекции сэра Чарлза Трумпера», — крупным шрифтом указывалось в самом начале страницы.
Гвалт, иначе нельзя было назвать то, что происходило в зале, стал еще сильней, но мужчина тем не менее продолжал стоять. Я подалась вперед и дернула Симона за штанину. Когда он наклонился ко мне, я прошептала ему на ухо свое решение. После нескольких ударов молотка в зале наконец начала воцаряться тишина. Чарли сидел белый как полотно. Дафни была совершенно спокойна и держала его за руку. Считая, что всему этому должно существовать простое объяснение, я ничего, кроме любопытства, не испытывала. Восстановив порядок, Симон объявил:
— Мне рекомендовано снять этот лот до выяснения обстоятельств. Лот под номером 39, — быстро добавил он, видя, что человек в твидовом пиджаке поспешно покидает зал в сопровождении кучки журналистов.
Ни одна из двадцати одной оставшейся картины не получила своей отправной цены, и, когда молоток Симона опустился в последний раз, я, несмотря на то что мы побили все рекорды по итальянским распродажам, очень хорошо представляла, какой будет реакция прессы в завтрашних газетах. Взглянув на Чарли, отчаянно старавшегося выглядеть спокойным, я инстинктивно перевела взгляд туда, где сидел мужчина в твидовом пиджаке. Люди начинали покидать зал, направляясь к выходу, и впервые за все время мне удалось разглядеть, что сразу за этим креслом сидела пожилая дама, опираясь обеими руками на зонтик и уставившись прямо на меня.
Убедившись, что перехватила мой взгляд, миссис Трентам медленно встала и с безмятежным видом поплыла на выход.
Следующим утром пресса неистовствовала по нашему поводу. И несмотря на то что мы с Чарли не делали никаких заявлений, наша фотография красовалась на первых полосах всех газет, кроме «Таймс», рядом с маленькой картиной «Дева Мария с младенцем». О Каналетто почти не вспоминали и уж конечно не помещали изображения этого полотна.
Человек, выступивший с обвинением, бесследно исчез, и вся история могла бы на этом закончиться, если бы монсеньор Пьер Гуишот, епископ Реймский, не согласился дать интервью Фредди Баркеру, коммерческому корреспонденту «Дейли телеграф», раскопавшему, что Гуишот был священником в той церкви, где когда-то висела картина. Епископ подтвердил Баркеру, что картина действительно
