— Вы, чужестранцы, не понимаете, что такое время.
— Нам надо договориться сейчас.
— Я буду говорить теперь с можжевельником. На нашем языке его имя означает «Бессмертный». Хочешь знать почему?
— Нет.
— Он был еще мальчиком, когда китайцы перерезали ему горло на Гунтхангле, на перевале Хай Плейнз. Но его кровь осталась в нем. Еще два раза его пытались убить пулями. Тем не менее он жив, а те, кто был против него, мертвы. С ним лучше быть откровенным.
— Не бойся.
— Бояться надо не мне, а тебе. — Тибетец шагнул за дверь, отодвинув шкуру и впустив в хижину солнечный свет и городской шум.
Коэн расплатился и, осторожно выглянув, внимательно осмотрел улицу. В многоголосой и разношерстной толпе он не заметил ничего подозрительного. Его внимание привлек резной балкон над расположенным по соседству магазинчиком; он заплатил хозяину десять рупий, чтобы тот пустил его посидеть там на теплом солнце, откуда он мог наблюдать за улицей, оставаясь незамеченным. «Да, если бы мы остались в Париже, Сильвия была бы жива. И Алекс, и Гоутин. Почему мне всегда чего-то не хватает?» Он положил голову на руки и вскоре задремал, то и дело просыпаясь, чтобы взглянуть на улицу.
Послышались шаги, и рядом с ним кто-то остановился. Он увидел кожаные ботинки, отделанные голубыми бусинами, выше — потертые джинсы, на поясе висел нож с костяной рукояткой. На кожаную рубашку спускались длинные косы с вплетенными в них разноцветными ленточками и украшенные бусинками. Сверху, в ореоле неба, на него смотрело хищное лицо.
Человек опустился на корточки, высокий тибетец стоял позади. «Бессмертный» был старше, с более узким лицом и глазами, почти скрытыми под черными бровями. Присев, он приподнял подбородок, открывая блестящий шрам на шее шириной с палец, протянувшийся от уха до уха.
— Ты говорил про оружие?
Они провели его по многолюдным раскаленным на солнце улицам к пыльной дороге, по обеим сторонам которой стояли обветшалые хижины. За ними возвышались лишенные всякой растительности холмы с раскинувшимся на них лагерем тибетских беженцев — белыми палатками, присланными Швейцарией и ООН в рамках помощи. Между ними, шныряя под животами привязанных лошадей, играли в войну черноглазые дети с камнями и палками вместо гранат и ружей.
Они долго кружили среди нескончаемых палаток, и он окончательно запутался. Какой-то мальчишка в кепке, украшенной бусинками, орудуя кукри, строгал щепки. Коэн вдруг понял, что он видел его десять минут назад.
— Вы меня уже достаточно запутали, — сказал он «Бессмертному». — Ведите меня к горе.
«Бессмертный» молчал, продолжая идти, наступая мягкими подошвами своих ботинок на общипанные колючие сорняки. Молодой, по пояс голый парень чистил косматого коня, рядом с ним на траве лежал автомат Калашникова. Ощутив внезапную боль внутри, Коэн узнал в нем одного из тибетцев, который был со Стилом на Кали Гандаки. Он поспешил укрыться за высоким тибетцем. «Бессмертный» продолжал невозмутимо вышагивать впереди, его нож с торчащей из футляра костяной рукояткой свободно раскачивался при ходьбе.
Приказав Коэну жестом войти в палатку, «Бессмертный» удалился. В душной палатке пахло жиром и раскаленным на солнце брезентом. Он посмотрел на вход. «Если тот парень с автоматом видел меня, я погиб. Уже ничего не сделаешь. Погиб. Конец. Я погиб. Меня разрежут живьем на кусочки и выбросят воронью. Спокойно. Бежать. Нет, спокойно». Он почувствовал внезапную слабость в теле, покрывшемся холодным потом. Закусив губу, он ждал.
У боковой стены палатки лежала доска, на ней спал ребенок. Мухи буквально гроздьями облепили глаза малыша. Скрестив ноги, Коэн сел на землю. Тибетец, не сводя с него глаз, опустился на корточки спиной к выходу. Коэн хотел было отогнать мух от лица ребенка, но потом раздумал. Вдруг полы палатки резко распахнулись и вошел «Бессмертный», за ним — какой-то старик.
— Это он? — Во взгляде его глаз, похожих на сардониксы, под едва заметными бровями совсем не чувствовалось тепла. Его лицо с крупными редкими зубами было покрыто шрамами. Под каштановой кожей его безволосых рук жгутами выделялись мышцы. Мочку уха оттягивала болтающаяся на ней серьга с камеей.
Коэн снял очки.
— 'Бессмертный' сказал тебе…
— 'Бессмертный' говорит сам за себя. Что за оружие?
— М-16, кое-какие пистолеты, гранаты.
— Где?
— В двух днях от Катманду.
— Ваше оружие в Индии?
— Почему ты думаешь, что в Индии?
— Где же еще, если в двух днях отсюда?
— Собираются воевать с Пакистаном. — Коэн резко взмахнул рукой; мухи сердито зажужжали над ребенком. — Я пришел заменить Стила.
— Кто это сказал?
— Наш босс.
— Стил на Кали Гандаки.
— Он убит в Катманду.
— Всего три недели назад мы дали американцам за оружие много «вечного снега». Почему нужно больше?
— Сейчас в Америке многие предпочитают дружить с Китаем. Но в нашей стране «вечный снег» ценится все больше, а его проще найти у вас.
Старик о чем-то поговорил с «Бессмертным» по-тибетски.
— Ты, — обратился он затем к Коэну, — принесешь нам что-нибудь из оружия. Мы должны посмотреть. А потом мы поговорим о плате. — Он почесал подбородок. — Много лет американцы привозили нам русское оружие, оно лучше. Почему теперь американское?
Коэн снял очки и протер их рубашкой.
— Когда идет дождь, на жажду не жалуются. Это то, что у нас есть. Старик встал.
— Тогда через два дня.
— Через четыре. Два дня туда, два — обратно.
— Как Стил оказался в Катманду, если он должен быть с нашими людьми на Кали Гандаки?
— Потому что бомба разбилась. Он провалился и был убит.
— Что разбилось?
— Огонь, как солнце.
— Я не знаю такого.
— Бомба, чтобы убить китайцев.
— Я не слышал об этом. — Старик глянул на «Бессмертного», но тот покачал головой. — На Кали Гандаки должно было быть только оружие. Этот огонь вез Стил?
— Хоу. Она разбилась в каньоне под Муктинат. Кому из твоих людей это известно?
— Никому, если об этом не знаю я. Старик опять взглянул на «Бессмертного».
Коэн встал.
— Ты знаешь новый адрес и имя человека, с кем ты теперь будешь иметь дело?
— С кем?
— Покажи мне прежний адрес.
«Бессмертный» вынырнул из палатки. Старик повернулся к Коэну.
— Мы подождем его на улице.
— Я останусь здесь. Лучше не обнаруживать себя. Старик вернулся на свое место.
— Как хочешь. — «Бессмертный» вернулся с клочком бумаги. Старик повернулся к Коэну. — Я не могу