ОШИБКА ГРИШИ КРАВЦОВА
Разгулялась непогода, разбушевалось бескрайное море леса. Ветер гудел и стонал в верхушке старой ели. Тяжелые, мокрые ветви шумели сердито и жалобно.
Холодно. А костра разводить не хотелось. Да и ничего не хотелось делать.
Тесно прижавшись спина к спине, Гриша и Ёжо лежали под елью.
— Теперь все пропало, — шептал Ёжо.
— Нет, — возразил Гриша, — пока Лонгавер и мы живы, нельзя считать, что все пропало!
— А если его перевезут куда-нибудь в большой город, в настоящую тюрьму, тогда как?
— Не зуди, ёжик! И так черти по сердцу скребут. Спи…
— Ладно, сплю. — Ёжо закутал голову концом плащ-палатки, прикрывающей обоих. — Утром пойдем в Туречку, что-нибудь да узнаем.
Гриша замолк. Он зол на себя за недостаток находчивости, решительности, за все неудачи, которые постигли его. Закрыв глаза, он старался уснуть. Но снова и снова вставал перед ним Вацлав Гудба… «Гришькоо! Гришькоо! Если хочешь бить фашистов…»
Гриша, сорвал с себя плащ-палатку, вскочил:
— Ёжик, по моим следам пришли полицейские! Я виноват, что бачу взяли, я должен его выручать! Идем!
— Куда?
— Идем, идем, Ёжик!
Ночь. Лютая, черная ночь с ветром, дождем и громом. На самой середине невысокой, продолговатой голи два дубка: один, стройный и тонкий, — не выше дома; другой — приземистый, вихрастый и крепкий. А вокруг ни былинки, ни кустика, только мягкая низенькая мурава, да кое-где темнеют огромные каменные глыбы. Сырой и тяжелый, как волны морского прибоя, ветер хлестал, перекатывался по голе и в ярости набрасывался на молодые дубки: то заламывал упругие ветки, как руки пойманного беглеца, и тянул деревца с горы; то пригибал дубки до самой земли, намереваясь если не переломить, то вывернуть с корнем, поднять в облака и унести на край света.
Да не тут-то было. Это не хрупкая осина и не покорная унылая лоза. Это дубки! Молодые, тонкие, но уже коренастые и упрямые.
Тот, что повыше, только на миг пригнулся под ветром и тут же опять выпрямился, тряхнул кудрявой макушкой и снова поднялся, решительный, разудалый, как борец, ожидающий нового удара противника.
Сколько таких ветров пронеслось над голей? Где они? А дубки стоят. Твердо стоят. Набираются силы, красоты и удали.
Налетайте, ветры буйные!
— Гришькоо! Дубкам этим достается, как нам с тобой, — стараясь перекричать ветер, сказал Ёжо. — Их двое, а ветру против них вон сколько!
— Неужели ты думаешь, что против нас больше, чем за нас? Чудак! — Гриша, поняв, что ветер гасит слова, как спички, повернулся к Ёжо и зашептал прямо над ухом: — Нам такая погодка на руку — у коменданта никого постороннего не будет.
— Гришькоо, что ты задумал?
Но Гриша только ускорил шаг.
Когда спустились с горы, засверкала молния, ударил гром. На землю тяжелым водопадом обрушился ливень. Ветер потерял прежнюю силу, зато стал холоднее и пронзительнее.
Новая вспышка молнии осветила перед путниками большой черный крест.
— Святой копечек![30] — со страхом промолвил Ёжо. — Отсюда тропинка ведет прямо к дому коменданта.
Когда вспышка молнии еще раз озарила крест, Гриша увидел женщину в мокром тряпье, уткнувшуюся головой в основание креста. В ту же минуту Ёжо схватил его за руку и потащил в сторону.
— Замерз? — спросил Гриша, чувствуя, как дрожит рука подростка.
— Нет. Матки боюсь. Под крестом моя матка.
— Что она тут делает?
— Молится. Она сошла с ума. Еще в начале войны. И теперь ничего не делает, только молится… Гришькоо, огонь!.. — лязгая зубами, с трудом выговорил Ёжо. — Это на кухне в доме коменданта.
— Ты точно знаешь, что на квартире коменданта есть телефон?
— Конечно! Я сто раз бывал у Божены! — ответил Ёжо, явно преувеличивая.
— Тогда всё в порядке. Еще раз повтори мне, как там расположены комнаты. Где входы, выходы… Кстати, вот тебе деньги. — Гриша протянул другу сто крон, подаренные ему учителем. — Если что со мной случится… Одним словом, если я из этого дома не выйду, беги к бабке Лонгаверихе. Передай деньги. Пусть подкупит полицейских и добьется свидания со стариком. Если бабки не найдешь, пусть еще кто надежный проберется к старику.
— Зачем?
— Некогда объяснять. За эти деньги часовые согласятся?
— За сто крон? Да они за десятку…
— Впрочем, это на крайний случай, — перебил Гриша. — А вообще-то надеюсь на удачу. Не зря же я родился под счастливой звездой!
— Разве и у вас верят в звезду? — удивился Ёжо.
— А разве можно не верить в нашу звезду!
Гриша проверил пистолет, сунул себе за пазуху, а товарищу отдал винтовку и немецкую баклажку.
— Ёжо, с этой минуты я глухонемой. Понял?
Божена мыла посуду на кухне. За окном сверкала молния, гремел гром и ветер хлестал в стекла крупным густым дождем. В комнате хозяйки тоже бушевала буря. Гремел гром, и подолгу повторялись его раскаты. Это пани играла на рояле. Она любила играть в непогоду…
Дети уже спали.
Хозяин в своем кабинете время от времени звонил по телефону. А потом подолгу молчал, наверное, что-то записывал.
«Что ему писать? — думала девушка. — Арестовал человека, посадил — и крышка. Так нет, все пишет и пишет».
Ой! Божена вздрогнула: показалось, что кто-то смотрит на нее.
Глянула в окно и оцепенела.
Прильнув к мокрому стеклу, так что расплющился нос, за окном стоял Ёжо и умоляюще смотрел на сестру. Божена яростно махнула рукой: мол, присядь — и пошла открывать дверь, выходившую в сад.
Увидев на груди брата винтовку, девушка чуть не вскрикнула.
— Кто у коменданта? — подступив к ней, спросил Ёжо.
Божена качнула головой: никого.
— Отнеси ему вот это. — Ёжо подал записочку, написанную им под окном. — Обо мае молчи. Скажи только про него.
Из-за двери выступил Гриша.
— Это глухонемой, — пояснил Ёжо сестре. — Ему надо к коменданту.
Божена кивнула и убежала.
Вскоре она вернулась в сопровождении хозяина, высокого, крепко сложенного человека, одетого в яркую полосатую пижаму. Правую руку он держал в кармане пижамы. Гриша понял, что в кармане у него пистолет.
Остановившись на пороге слабо освещенного коридорчика, комендант замахал свободной рукой, как это делают те, кто не умеет говорить с глухонемыми.
