километры во все стороны; даже сквозь шум винтов был слышен треск горячей почвы и взрывы пара.
Потом мы немножко поспорили с Иваном Гавриловичем, но я все-таки убедил его, что идти нужно сейчас — ведь снаряд может проплавить почву на десятки метров в глубину, ищи его потом! Словом, мы приземлились, я одел скафандр и направился к „костру“.
Идти было нелегко: в скафандре было душно, его тяжесть давила, баллончики с кислородом колотили по спине, в перископические очки было видно не так уж много. Словом, конструкцию скафандра, наверное, придется еще дорабатывать… Сперва навстречу бежали ручьи растаявшего снега; потом они прекратились, из черной почвы валил пар. Некоторое время я брел, ничего не видя в этом тумане, и внезапно вырвался из него прямо в огонь.
Странно: я не боялся, только где-то вертелась неприятная мысль, что скафандр не испытан. В сущности, жизнь не так уж и часто награждает опасностями работу инженера. Мне просто было интересно… Передо мной лежало озерцо расплавившейся земли: темно-красное у краев, оно накалялось к середине до желто-белого цвета.
Жар пробивался сквозь призмы перископической приставки. Я уменьшил диафрагму. Теперь среди раскаленных паров было видно темное цилиндрическое тело, до половины окунувшееся в лаву. „Значит, неглубоко!“ И я шагнул в озерцо. Странное было ощущение: ноги чувствовали, как у самых колен содрогается и бурлит розовая огненная жидкость, но не ощущали ни малейшего тепла! До снаряда оставалось несколько метров — белая лава кипела вокруг него, черный цилиндр дрожал в ее парах. Было трудно рассмотреть детали: я видел лишь тыльную часть снаряда, напоминавшую дно огромной бутылки, — остальное было погружено в лаву.
На выступавшем из лавы боку снаряда я еще заметил два скошенных жерла-отверстия. Они, оказывается, корректировали движение снаряда дополнительными ракетными взрывами — чтоб точнее было. И все равно ничего не вышло!..
Скоро призмы помутнели, от жара начала плавиться оптика. Я повернул назад. Да, несомненно, снаряд был из нейтрида… На следующий день снаряд ушел глубоко в землю; над ним кипело только озерцо лавы.
Второй спутник сбили в тот же день, часа на два позже.
— Напрасно вы это затеяли, Николай Николаевич, — перебираться на завод! Да! Вы уже нашли свое призвание — вы экспериментатор, а не технолог. Стоит ли искать другого?
— Да, но ведь я не по своей охоте — нужно! Уж если не нам браться за это дело, так кому же?..
Это объяснение для Ивана Гавриловича. А для себя? А для себя вот что: во-первых, конечно, я там сейчас нужнее; во-вторых, кажется, в ближайшее время в 17-й лаборатории ничего интересного не произойдет; в-третьих, не хватит ли мне работать подручным у Голуба? Нужно попробовать и самому…
Снова начинается зима: мокрыми лепешками падает снег, прохожие очень быстро становятся похожими на снежную бабу. Сыро и не очень холодно. Сегодня прощался с лабораторией. Конечно, я буду бывать у них очень часто — без Голуба не обойдешься. Сердюк тоже разбирается в нейтриде и мезонаторах не хуже меня. Но сегодня я ушел от них, как сотрудник, как свой парень, как „Колька Самойлов“ — для Сердюка, как „дядя, достаньте воробушка“ — для Оксаны… Ушел, как товарищ по работе.
Было грустно и немного неловко. Как водится, старались шутить. Сердюк сказал:
— Почтим его память молчанием, и черт бы его взял!
Все в самом деле замолчали, будто я уже умер! Мне пришло в голову: пожалуй, если бы не были эти полтора года такими трудными, если бы они не были так насыщены мечтой о нейтриде, борьбой за нейтрид, неудачами, разочарованиями и радостью открытия, — уйти было бы гораздо проще и легче.
Эти полтора года сблизили нас крепко и навсегда. Как определить степень родства тех, кто вместе творит? Они больше, чем братья. Они — как отцы одного ребенка, имя которому — Новое.
— А что, Иван Гаврилович, ведь нет худа без добра? — сказал я, чтобы увести разговор от излишнего внимания к моей личности. — Если бы не эти черные звезды, пожалуй, нейтрид-завод не появился бы так скоро, верно?
Голуб помолчал.
— Верно-то верно… Только в этом „добре“ слишком много „худа“, Коля. (Он впервые назвал меня Колей.) Представьте себе: две партии людей через одну и ту же скалу роют два туннеля втайне друг от друга, опасаясь, как бы одни не услышали стук кирок других… Так и здесь. Ведь если они, американцы, работали над получением нуль—вещества, то и у них были неудачи, наши разочарования, наши ошибки. Может быть, и у них был период такого же отчаяния, когда они обнаружили, что минус-мезоны отталкиваются электронными оболочками атомов… Глупое, нелепое положение! В сложное время мы живем. Сейчас, когда каждое новое открытие требует громадной работы, громадного напряжения от многих исследователей, они предпочитают разъединяться, вместо того чтобы соединяться в работе; лгать и изворачиваться, вместо того чтобы вместе обсуждать непонятное. А открытия становятся все громаднее, все сложнее, все непонятнее. Каждое из них затрагивает уже не только ученых, а всех людей земли… Страшно подумать, к чему это может привести!..
Да, он прав. Угробить столько нейтрида на эти нелепые снаряды — и зачем? Чтобы напугать нас? Это даже не смешно. После того, что я видел в тундре, я понял, что у нас, в случае чего, каждый инженер станет офицером, каждый профессор — генералом. Нет, нас не запугаешь!
А сколько мезонаторов или реакторов для электростанций можно было бы сделать из этих выброшенных на ветер 900 тонн нейтрида? Впрочем, я уже начинаю рассуждать, как технолог.
Ладно, может, не так уж плоха эта сложность нашего времени. Как и сложность в науке — она приводит к новому в конце концов. И не мы запустили такие „спутники“. И раз нейтрид найден, мы используем его поумнее, чем американцы.
Значит, завтра на завод! Новые дела, новые люди…»
БЕЛАЯ ТЕНЬ
Дальнейшие события распространяются широко и захватывают слишком много людей, чтобы мы смогли описать их только с помощью дневника Н. Н. Самойлова. К тому же описание Самойлова страдает, как, возможно, это уже успел заметить читатель, неполнотой, а характеристики людей пристрастны и довольно-таки поверхностны. Да это и понятно: ведь он инженер, глубоко вникает в научные проблемы, они волнуют его гораздо больше, чем поступки знакомых. Да ему и некогда скрупулезно разбираться в их переживаниях.
Читатель, возможно, посетует, что и во второй части события описаны разрозненно и несвязно: это
