конец. Она присмирела, стала ласковой, нежной и только один раз тяжко вздохнула:
“Дом с детьми, Джоомарт, — веселый базар, дом без детей — могила. Так я говорю или нет?”
“Ты, конечно, права”, — утешил он ее.
Вскоре выяснилась причина ее кротости, она выдала себя. Бедняжка Чолпан, притворство ей никак не давалось.
“Верно ли, Джоомарт, — спросила она однажды, — что ты невзлюбил людей своего рода?”
Невзлюбил? Только не это. Тут дело в другом.
“Среди них очень много хороших людей. Вот и сестрицын жених там”.
Жаль, конечно, что он там.
“Ты не должен мешать им вернуться домой. Ты хочешь, говорят, на них донести”.
Не иначе, что Сыдык настроил ее.
“Кто это сказал тебе, Чолпан? Неужели отец?”
Она немножко смутилась и все-таки созналась:
“Да, отец. Разве неправда?”
Прошло несколько дней. Джоомарт приходит домой и застает ее в смятении.
“Ты не будешь сердиться? — начинает она. — Я ухожу от тебя”.
Как так “ухожу”? Куда и зачем?
— Совсем, Джоомарт. Ты позволь мне унести мою корзинку, баночку с золотым ободком и подарки отца.
Она ласково называет его “Джок” и вымаливает у него безделушку за безделушкой. Жадные глаза, ей жаль расставаться и с бумажным фонариком, и с голубенькой лентой, и с резиновой пробкой…
Никто теперь Джоомарта дома не ждет, никто не встретит — ни Чолпан, ни сестра. В доме будет темно, в очаге ни уголька… Ни звука, ни шороха, мертво, как в могиле. С этим надо мириться. Терпенье, терпенье… Не умирай, моя лошадка, придет весна, поспеет клевер…
Что это, добрые люди? В окнах его дома горит яркий свет, лампы пылают на столах и на окнах. Из трубы вьется дым, слышны голоса, веселое пение. Там веселье, там пир. Он видит сквозь окна Сабилю, Чолпан, Темиркула, Мукая. Все родные и знакомые. Дайте ему очнуться, не грезит ли он? Не снится ли ему? Впрочем, пусть так. В трудную минуту и сон утешенье.
Чудесное веселье! Тут и свои, и соседи, их жены и дети. Он стоит у дверей и не узнает свою квартиру. Много рук здесь потрудилось, всего нанесли, и изрядно. На полу лежат скатерти, вина и еда расставлены от стены до стены. Вот когда Джоомарт отдохнет, забудет о своих муках. Глаза гостей обращены на него; они встают, усмехаются, каждый уступает ему свое место. Взор его скользит по их лицам, жадно ищет ответа: чья это затея? Кто придумал доставить ему эту радость? Не Мукай ли? Не ты ли, Чолпан? Ведь я так люблю тебя. Или ты, моя милая Сабиля? Только не Сыдык. Нет, нет, не он. У них сияющие лица и веселые глаза. Не может же быть, чтобы счастливая мысль осенила всех разом? Темиркул уже подмигнул ему и усаживает рядом по правую руку. Он садится и молчит. Все ясно без слов — родные и близкие пожалели его, они не хотят, чтобы он страдал.
Ему приносят кувшин и медный тазик, он моет руки и вытирает полотенцем. Рядом Сабиля, бледная, грустная. На кухне хлопочет Чолпан. Напротив — Сыдык. У стены, окруженный друзьями, сидит агроном, улыбается, держит чашу в руках и пьет за здоровье Джоомарта.
Теперь только он вспомнил, что ничего сегодня не ел. С чего бы начать? Тут мясо и айран, кипяченые сливки — превосходный каймак, кислое тесто, варенное в сале, — баурсак. Рука его тянется к баранине, но Сыдык бесцеремонно отводит ее. Начинать надо с чаши, его долг раньше выпить за здоровье гостей. Много чаш потянулось к нему, ему не отвертеться. Каждый зовет его чокнуться с ним. Что ж, с удовольствием. Никто не будет в обиде, он выпьет со всеми. Ему нисколько не трудно. Пожалуйста. Не стесняйтесь. Кто там еще? Вот и кргом пошла голова. Однако же быстро. Должно быть, оттого, что ему не дали поесть.
Сабиля сует ему кусочек баранины, рука ее дрожит, на глазах у нее слезы:
— Ешь, Джоомарт, погоди пить. Ты так опьянеешь.
Фу, и упрямый же этот Сыдык! Разве можно без передышки?
— Остановитесь, друзья, этак я в самом деле опьянею.
Нет, простите, он больше не может. Кумыс ему в горло нейдет.
Ну и весело же тут! Сколько шума и смеха. Слева от него сидит Темиркул — добрый старик с золотым сердцем, справа — Сабиля. Взволнованная рука ее лежит в его руке. Сестра дрожит, на лице ее застыла тревога. Как можно грустить в такую минуту, неразумное дитя? Она сейчас повеселеет.
— Выпьем, Сабиля, за наших гостей. Рука твоя дрожит, возьми чашу в другую. Не расплескивай, милая, осторожнее ней…
Теперь он ее расцелует, обязательно на виду у всех. Ха-ха-ха! Все ахнули даже. Он и жену поцелует. Вот так. Еще и еще раз. Подайте ему Мукая. Сейчас же, немедленно. В веселую минуту все можно.
Где же Мукай? Пусть ведут его сюда. Тот издали улыбается, разводит руками и не трогается с места. Агронома окружили тесным кольцом, удерживают насильно, не дают встать. Бедняга усмехается — что делать, его не пускают. В таком случае он сходит к нему. Пусть неверными шагами, ничего, ничего, ему нужен Мукай. Зачем? Мало ли зачем, это их не касается. Они обнимаются, целуют друг друга, и тут же их разводят в разные стороны. Разлучают насильно. Джоомарта уводят в другой конец комнаты, к Темиркулу и Сабиле. Каждый принадлежит своей половине, им не позволят нарушить порядок. Как жаль, что нельзя, ему так хотелось быть ближе к Мукаю. Упрямые люди, у Джоомарта и у агронома важные дела, дайте им спокойно обсудить их. Не мешайте друзьям поболтать…
Когда ему наконец позволят поесть? Нельзя же человека заставлять только пить. Что такое? Опять его руку отводят?
— Ты не пил еще со мной, Джоомарт.
Ах да, это верно. Придется, что делать.
— Поешь раньше, брат, ты совсем опьянеешь.
Спасибо Сабиле, она, конечно, права. Он только проглотит кусочек баранины. Нельзя? Почему? Какая тут обида? Сестра шепчет ему:
— Не пей, Джоомарт, не слушайся их.
Теперь дрожит у нее и другая рука. И правая и левая — обе.
Сыдык смеется над ней:
— Пусть та скатерть сгорит, которая тебя не накормит. Ты будешь сыт, Джоомарт, не слушай ее. Совет женщины годится для женщины.
Джоомарта просят сыграть, со всех сторон слышатся просьбы. Они желают послушать его, никто так не сыграет, как он.
— Никто так не сыграет? Как могли вы подумать, что в присутствии Темиркула я осмелюсь первым играть?
Все взоры обращены к Темиркулу. Конечно, он должен первый сыграть. Старик уступает. Он сыграет о хане из далекой страны.
Звучат грустно струны, дрожит старческий голос:
— “То был страшный хан, великий и жестокий, недобрый для близких, свирепый для чужих. На губах его застыла злая усмешка, в глазах жил укор. Холодный, сухой, он пугал своим видом детей. Не было песен в той скорбной стране, только стоны неслись отовсюду. И небо и земля не любили властителя. Бесплодную почву не орошали дожди, сгорала трава, едва увидев свет, высыхали колодцы, рыбы задыхались в воде. Народ в труде и лишениях проводил свою жизнь, безропотно выносил произвол повелителя и крепко любил свою суровую родину.
Разрешилась от бремени его любимая жена. Она родила ему славного сына, но всего полосатого. Разгневанный супруг велел убрать сына, увезти его и бросить за пределами ханства. Вельможи исполнили жестокий наказ, оставили младенца в горах под скалой. В тот же день нашла его нищенка старуха, собиравшая кизяк, чтобы согреть себе пищу. Она обрадовалась ребенку, принесла его домой и стала растить ханского сына.
Вместе с маленьким принцем в дом бедной женщины вошла благодать. Невспаханное поле без трудов и семян обращалось в богатую ниву, на пустынных горах вырастали сады, травы цвели золотыми
