исследователя. Если бы у меня была лодка! Но ведь можно сделать плот. С плота даже удобней заглядывать в глубину…
Утром, выкупавшись и позавтракав, я пошел бродить по берегу в поисках материала для плота. Я не думал отправляться в плавание по океану. С плота я мог с большим удобством охотиться на рыб, заглянуть в любой уголок лагуны или переплыть ее, не тратя сил на ходьбу по вязкому песку. Наконец, на плоту не надо было каждую минуту опасаться, что тебя ударят куском коралла по голове. Я принялся за дело: перетащил на берег лагуны обломок реи с куском отличного линя, нашел полузасыпанный песком ствол пальмы, сухой и легкий, — это была не кокосовая пальма, а какая-то другая, — и тоже приволок туда же. Остров омывало течение, и оно приносило сюда все, что попадало в него по дороге к атоллу.
Я нашел ящик из-под апельсинов. В шпангоуте от разбитой шлюпки, из которого я выдернул гвоздь для наконечника остроги, оставалось еще несколько медных гвоздей, и я вытащил их.
Несколько раз я видел капитана: он бродил по мелководью и кормился улитками, делая вид, что не обращает на меня никакого внимания. Но я не верил его кажущемуся равнодушию и держался начеку.
Плот получился неуклюжий, у меня не было пилы, чтобы сравнять рею и ствол пальмы. Эти главные детали своего плота я скрепил с обломками корабельных досок, использовав для этого медные гвозди и веревку, свитую из полос, оторванных от палатки. Раму застлал досками от ящика из-под апельсинов и пальмовыми листьями. Плот хорошо выдерживал меня и вполне годился для плавания по лагуне. Мне захотелось немедленно испытать свой корабль. Предусмотрительно забрав все свое имущество и запас кокосовых орехов, я пустился в плавание.
С гарпуном в руке я стоял на краю плота и смотрел, как под моими ногами проплывают горные хребты, заросшие диковинными растениями, открываются долины, залитые солнечным светом; в глубине стоял сумрак, и мне чудились там какие-то таинственные сооружения. На ярко освещенном песке лежали пунцовые морские звезды, крабы торопливо перебегали эти поляны, как пешеходы — площади в большом городе. И над всем этим фантастическим миром проносились стаи рыб. Показалась акула. Как она была красива злой, страшной красотой хищника! Она обошла мой плот, видно стараясь определить, что это за существо появилось в лагуне. Она подплыла совсем близко, и я метнул в нее острогу; наконечник скользнул по жесткой коже, не причинив никакого вреда. Акула скрылась в глубине. Потом я стал охотиться на макрель и еще на каких-то коричневатых рыб, и очень неудачно: рыба, успевала уйти от гарпуна. Ветер медленно гнал плот к выходу из лагуны; здесь было очень глубоко; я лег на плот и, свесив голову, увидел смутные, расплывчатые очертания неровного дна. Опять показалась акула, за ней — другая. В тени плота стояла большая рыба, таращила на меня выпуклые глаза и шевелила губами — будто что-то спрашивала. Рыба была толстая, с большими плавниками, вся усыпанная пестрыми пятнышками. Чтобы набрать воздух, я поднял голову над водой и увидел капитана. Ласковый Питер стоял на берегу канала, махал руками и что-то радостно кричал.
Мне вначале было непонятно, чему радуется капитан. Не увидел ли он парус или дым корабля? Я поднялся на ноги, стал смотреть в океан и ничего там не увидел. В это время отливное течение внесло плот в канал. И только теперь я понял, в какую беду попал. Плот несло очень быстро, шест не доставал дна. Оставить плот я не мог, потому что появились акулы, или они специально сопровождали меня, рассчитывая на поживу, и теперь с десяток их вертелось вокруг плота. И все же я еще мог причалить к берегу: до него было метров пять. Чуть не падая в воду, я протянул шест капитану, он пнул его ногой и сказал, улыбаясь:
— Кому суждено быть съеденным акулами, того не берут пули. Ну, что же ты стоишь? Прыгай! Они ждут!
Плот вышел из канала. Ласковый Питер крикнул:
— Счастливого пути, мой мальчик! — и захохотал.
Мне показалось, что и чайки, и океан, и волны, разбиваясь о рифы, тоже хохочут над моим несчастьем.
Плот стал поскрипывать на волнах. Справа и слева вода кипела на рифах. К счастью, сильного прибоя почти не было.
Остров уплывал от меня все дальше и дальше, то показываясь, то скрываясь за вершинами водяных бугров. Наконец пальмы совсем утонули в воде. Пассат еще долго доносил до моих ушей слабый гул прибоя, как прощальный голос земли. И он замер, как последняя надежда.
Над океаном стояла тишина, изредка нарушаемая плеском летучих рыб. Они выпрыгнули из воды и, сияя плавниками-крыльями, парили над водой. Наверное, за ними охотились тунцы или акулы: плавники акул то и дело показывались недалеко от плота.
“Может быть, это были провожатые из лагуны? — думал я. — Они плывут, ожидая, когда развалится мой плот…”
Только по чудесной случайности я мог пристать к одному из атоллов, а их было так мало в этой части океана. Даже на морской карте они нанесены в виде редких точек на огромном белом поле.
Хорошо, что я захватил с собой несколько кокосовых орехов: на три — четыре дня у меня были еда и питье. Я утешал себя тем, что буду добывать рыбу. Чтобы не откладывать дела, я решил немедленно заняться охотой, но как ни вглядывался в глубину, там была синяя пустота. Даже акулы скрылись.
Пока я переходил от надежды к самым мрачным предположениям, кончился и этот день, зашло солнце, расцветив небо закатным фейерверком.
Я лежал посредине плота. Небо качалось надо мной. Звезды по краям небесного круга скрывались в черной бархатистой воде и появлялись вновь еще более яркие, лучистые; они как будто отряхивались, окунувшись в воде.
Дул пассат, океан катил гряды волн, увлекая куда-то мой плот. Вот когда я испытал жуткое чувство одиночества. Как мне хотелось вернуться на свой остров! Я стал упрекать себя за то, что не рискнул броситься в воду канала и не попытался выбраться на берег — ведь не всегда акулы нападают на человека. Внезапно от неприятных мыслей меня отвлек свет — вода вокруг плота светилась. Свет шел из глубины, будто там вспыхивали и гасли зеленые и голубые лампы. Это были медузы. Они казались стеклянными елочными украшениями с хорошо спрятанной лампочкой внутри и заводной пружиной, которая то сжимает, то раздувает их шелковую оболочку, отделанную снизу разноцветным бисером. Свет, исходящий от медуз, почему-то подействовал на меня успокаивающе. Ровные волны ритмично покачивали плот, навевая сон. Низко опустились звезды. Мне почудилось, что они не так уж холодно и безразлично смотрят на меня и сочувствуют мне.
Я не стал дожидаться, пока волны расшатают мой хлипкий плот, и принялся в темноте ощупывать крепления. Гвозди хорошо держались в стволе пальмы и в куске реи, но от постоянного покачивания в досках образовались дырки. Плот еще не рассыпался потому, что я догадался связать его углы линем, снятым с реи. На одном из углов веревочное кольцо почти перетерлось. Опять меня выручил обрывок паруса “Ориона”. Я нарезал из парусины лент, скрутил их в несколько раз и скрепил этой веревкой доску со стволом пальмы. Такие же добавочные крепления я наложил и на три других угла моего плота.
Отремонтировав плот, я заснул и проспал бы до утра, если бы меня не разбудил кальмар. Совсем крохотный, он выскочил из воды и шлепнулся мне на шею — холодный и скользкий. Спросонок я вскочил и полетел в воду. Вынырнув и снова забравшись на плот, я замер, пораженный цветом океана. Он был красный, как знамя, и весь трепетал, переливался, будто полотнище под ветром. Небо на северо-западе тоже словно налилось кровью. Оттуда долетал глухой орудийный гул. “Морской бой, — догадался я, — ишь как грохочут орудия. Наверное, горят линкоры, а может быть, подожгли нефтеналивное судно и нефть бушует пламенем на воде”. Я видел уже такой пожар, когда мы шли на “Осло”. Тогда горел в Бискайском заливе английский танкер, взорванный фашистской торпедой.
Внезапно я почувствовал, что проваливаюсь. Мой плот стал расползаться в стороны. Я спустился в воду и при свете зарева увидел, что лопнуло сразу два крепления. И на этот раз мне удалось починить плот, но я понимал, что это не надолго, в конце концов он неминуемо должен развалиться. На всякий случай я
