Полковник Лахузен не смог скрыть того профессионального, слегка сострадательного любопытства, какое всегда испытывает охотник к смертельно раненному зверю, сыщик — к пойманному с поличным вору, палач — к смертнику, а контрразведчик — к допрашиваемому шпиону.
Лахузен заговорил о лехфельдской радиостанции. Начало беседы мало походило на допрос. Полковник, казалось, советовался с младшим коллегой. Советовался, мягко и настойчиво загоняя Коссовски в только ему известную ловушку. Коссовски понял, что он может никогда не узнать, какая вполне невинная фраза окажется для него роковой. Ни в чем не обвиненный, он ни в чем не сможет оправдаться. Когда полковник обмолвился о Регенбахе, присутствующем тут же, Коссовски уже знал точно, что ему нечего надеяться на спасение.
Лахузен поднялся. Лицо его, вначале освещенное слабым отражением настольной лампы, скрылось в тени.
— Майор Регенбах сказал мне, — неожиданно ласковым тоном заговорил полковник, — что вам не терпится выехать в Лехфельд и самому поймать шпиона. Поезжайте, Коссовски, ловите...
— Да, но... — Коссовски так оглушило это разрешение, что он не смог быстро прийти в себя.
— За чем же задержка? — спросил полковник.
— Мне важно знать, расшифровали или нет ту телеграмму, которую перехватили после осуществления операции «Эмма».
— Понимаю... Вам знать важно. — Лахузен подошел к Коссовски почти вплотную и вдруг круто вильнул в сторону. — Я сожалею, мы расшифровать ее не сумели. Вы свободны, капитан. Извините за поздний вызов. Такова служба... Вы, майор, останьтесь.
— Значит, Коссовски? — Лахузен взял текст расшифрованной телеграммы.
В ней Март сообщал Перро, что предупреждение он получил и срочно ждет его лично.
Лахузен, разумеется, промолчал о том, что проверка второго подозреваемого, то есть присутствующего здесь Регенбаха, окончилась. Регенбах попросту не передал того сообщения, о котором ему якобы по секрету сказал Лахузен. Коссовски же передать мог. Телеграмма о том, что Хейнкель работает над созданием четырехмоторного реактивного самолета, была послана Центру и подписана «Перро». Лахузен сам просил Регенбаха намекнуть об этом Коссовски на несколько дней раньше.
Но обвинение в шпионаже, считал Лахузен, слишком серьезное, чтобы немедленно арестовать такого человека, как Коссовски. И поэтому он решил выждать, когда тот сам выдаст себя и заодно Марта, с которым постарается встретиться в Аугсбурге или Лехфельде.
В ту же ночь, после ухода Коссовски домой, был вскрыт его сейф и изучено дело, которое он вел, расследуя аварии и катастрофы «Альбатроса».
За Коссовски решено было установить самую тщательную слежку.
Возможно, Лахузен имел бы больше оснований для ареста Коссовски, если бы он знал о том, что произошло в Испании в жаркий полдень августа 1937 года.
Но Лахузен об этом не знал. Знали трое: Зейц, Пихт и Коссовски. И все молчали.
«Испания, чертова Испания... Пихт привел этого самого Штайнерта к нам, — думал Коссовски. — Я не поверил его документам. Зейц застрелил Штайнерта. А ведь Штайнерт нес от Канариса секретный пакет Франко. Откуда я тогда мог знать, что Штайнерт подполковник и что он хотел предупредить о наступлении красных под Валенсией?! А мы не хотели тащиться с ним по жаре и горам. Когда я получил приказ о розыске Штайнерта, я разрыл его могилу и труп сбросил в реку. Но дело было сделано...»
Лехфельд после духоты и столичной суеты всегда казался Коссовски чем-то вроде домика его старой бабушки. Такой же опрятный, позеленевший от старости, тесный и добрый. Когда на аэродроме не было слышно душераздирающего воя турбин, здесь устанавливалась глубокая, почти сельская тишина. Далеко от узких улочек лежал авиагородок: прямой проспект с особняками и виллами. Здесь жили служащие Мессершмитта. У самого аэродрома тянулись бараки, одинаково длинные и низкие, с редкой зеленью перед окнами. А за кирпичным забором, обтянутым сверху колючей проволокой, тянулся испытательный аэродром и орешник, рассеченный магистралью Берлин — Аугсбург.
Коссовски приказал шоферу ехать на аэродром.
Вайдеман играл в «джокер», когда в общежитие пилотов вошел Коссовски.
— Зигфрид! Ты имеешь обыкновение появляться, как дух, — бесшумно и внезапно. По каким делам сюда?
— Проездом, Альберт. Некоторым образом я теперь отвечаю за Лехфельд. А заодно решил навестить друзей.
«Надо быть начеку с этим волкодавом», — подумал Вайдеман.
— Кстати, ты здорово выглядишь, — сказал Коссовски.
— В двадцать восемь лет рано жаловаться на здоровье.
— Ты дружишь с Пихтом?
— Как сказать?.. Вначале были дружны, сейчас, по-моему, между нами пробежала какая-то кошка.
— Почему?
Вайдеман пожал плечами.
— Когда-то вас что-то объединяло. А сейчас дороги расходятся? — Шрам на лице Коссовски напрягся сильней.
— Да нет, ты неправ, Зигфрид, — набычившись, произнес Вайдеман. — Я и сам не могу объяснить это. Хотя у него сейчас свои увлечения, у меня — свои.
— Ютта?
— Откуда ты узнал? — Шея Вайдемана сделалась пунцовой.
Коссовски рассмеялся:
— Уж если одна девица занята Пихтом, то другая...
— У меня серьезно,
— А у Пихта?
Вайдеман вдруг разозлился:
— Откуда мне знать, что у Пихта?!
«Значит, Ютта — ее дядя Эрих Хайдте — Вайдеман», — мысленно протянул ниточку Коссовски.
— Слушай, Зигфрид, если ты приехал искать шпионов, так ищи где-нибудь, но не среди нас.
Коссовски засмеялся:
— Ну что ты, Альберт, в самом деле!.. Наоборот, я хочу вас обезопасить в случае чего. По старой дружбе.
...Вечером Коссовски уехал к Флике. Капитан функабвера жил в походной мастерской мониторов.
— Станция водит меня за нос, — пожаловался Флике. — За все месяцы мы смогли только определить район, где действует передатчик. Это Лехфельд. Довольно близко от аэродрома, может быть, авиационный поселок. Три монитора день и ночь дежурят в том районе.
— Вас никто не может обнаружить?
— Нет. Мониторы скрыты за палатками над водосточными люками. Солдаты и офицеры переодеты и делают вид, что ремонтируют канализацию.
— Вы хорошо придумали, Флике.
— Но радист замолчал. Последняя радиограмма, кажется, расшифрована.
— Да? — Коссовски чуть не выронил планшет, который держал в руках.
— А вы разве не знаете? — удивился Флике.
— Я уехал до того, как расшифровали телеграмму, — медленно произнес Коссовски.
«Они следят за мной, — подумал он. — Неужели стало что-либо известно об Испании? Кто выдал — Пихт или Зейц? Или они вместе?»
Коссовски несколько раз хотел рассказать в абвере об убийстве связного Канариса подполковника Штайнерта, но не хватало духа пройти всего три квартала до всемогущего управления разведки вермахта. Несколько раз он садился за бумагу и рвал ее, не дописав строчки. Из троих он был самым виновным. Он приговорил Штайнерта, Зейц исполнил приговор, Пихт остался свидетелем... Если кто-то из них связан с Мартом, Коссовски будет очень трудно их обвинять.
