сомнения...
— Развезти эти... ну, коробки, по всем объектам?
— Устанавливаю название: «посредник». План я предложу такой — отвезти большой посредник в центр города. Берешься?
Шофер покачал головой. Поджал губы.
— Риск чрезвычайный... Доложи: угол три. Я — как прикажут...
Степка снова толкнул меня. Я прижимался к земле всем телом, так что хвоя исколола мне подбородок.
— Меня Федором зовут, — сказал гитарист. — Улица Восстания, пять, общежитие молокозавода, Киселев Федор Аристархович.
Шофер ухмыльнулся и спросил было:
— Аристархович? — Но вдруг крякнул и закончил другим голосом: — Прости меня. Эта проклятая... ну, как ее... рекуперация?
— Ассимиляция, — сказал гитарист. — Читать надо больше, пить меньше. Я докладываю. А ты поспи хоть десять минут.
Они оба легли на землю. Шофер захрапел, присвистывая, а Федя-гитарист подложил ладони под затылок и тоже будто заснул. Его губы и горло попали в полосу солнечного света, и мы видели, что под ними шевелятся пятна теней. Он говорил что-то с закрытым ртом, неслышно; он был зеленый, как дед Павел, когда лежал в гробу. Я зажмурился и стал отползать, и так мы отползли довольно много, потом вскочили и дали деру.
Далеко мы не убежали. У дороги, у голубого грузовика, спокойно светящего зеленым глазком, остановились и прислушались. Погони не было. Почему-то мы оба стали чесаться — хвоя налезла под рубашки или просто так, — в общем, мы боялись чесаться на открытом месте и спрятались. Напротив машины, за можжевельниками. Эта часть лесопарка была как будто нарочно приспособлена для всяких казаков-разбойников: везде либо елки, либо сосенки, можжевельник еще, а летом потрясающе высокая трава.
— Дьявольщина! — сказал Степка. — Они видели нас... Ох, как чешется.
— Они — нас? И при нас это всё говорили?
— Ну да, — сказал Степка. — Они понарошку. Чем нас гнать, отвязываться, они решили мартышку валять. Дьявольщина!.. Чтобы мы испугались и удрали.
— Хорошо придумано, — сказал я. — Чтобы мы удрали, а после всем растрезвонили, что шофер Жолнин — «треугольник тринадцать». Тогда все будут знать, что он сумасшедший или шпион. Т-с-с!..
Нет, показалось. Ни шагов, ни голосов. Через дорогу, у обочины, тихо стоял грузовик. Солнце взбиралось по колесу к надписи «таксомотор».
— Да, зря удрали, выходит, — прошептал Степка.
Зря? Меня передернуло, как от холода. Все, что угодно, только не видеть, как один храпит, отвалив челюсть, а второй говорит с закрытым ртом!
— Хорош следопыт, — фыркнул Степка. — Трясешься, как щенок.
— Ты сам удрал, первый!
— Ну, врешь. Я за тобой пополз. Да перестань трястись!
Я перестал. Несколько минут мы думали, машинально почесываясь.
— Пошли, — сказал Степка. — Пошли обратно.
Я посмотрел на него. Не понимает он, что ли? Эти двое нас пришибут, если попадемся. А подкрадываться, не видя противника, — самое гиблое дело.
— Они же шпионы, — сказал я. — Мы должны сообщить о них, а ты на рожон лезешь. Слышал — клички, пароли, «большой посредник»? А «коробки» — бомбы, что ли? Надо в город подаваться, Степка. Ты беги, а я их выслежу.
— В город погодим. Пароли... — проворчал Степан. — Зачем они сюда забрались? Допустим, весь разговор был парольный. А место что, тоже парольное? Кто им мешал обменяться паролями в машине?
— Ладно, — сказал я. — Главное, чтобы не упустить.
— У него, гада, ларингофон, — сказал Степка. — Понимаешь? В кармане передатчик, а на горле такая штука, как у летчиков, чтобы говорить. Микрофон на горле. Дьявольщина! Кому он мог докладывать? В общем, либо они мартышку валяли, либо шпионы. Здорово! И мы их открыли.
Я промолчал. По-моему, шпионы — гадость, и ничего хорошего в них нет. Выследили мы их удачно, только я, хоть убейте, не понимал, почему так переменился шофер возле этого пенька... Был обыкновенный шофер и вдруг стал шпионом! Этот — «угол третий» — с утра вытворял штуки, а шофер был вполне обыкновенный... Может, и «Смоленская дорога», которую он свистел, тоже пароль?
У Степана очень тонкий слух. Он первым услышал шаги и быстро стал шептать:
— Я прицеплюсь к ним, а ты лупи в город. К Суру. Там и встретимся.
Я прошептал:
— Нет, я прицеплюсь!
Но спорить было поздно. Затрещали веточки у самой дороги. Первым показался Федя — красный, пыхтящий, он тащил что-то на плече. За ним потянулось бревно. «Вот что, они вдвоем тащат еловое бревно!» — подумал я. И тут показался шофер. За его плечами торчали какие-то рога. Он пыхтел и спотыкался.
Можжевельник градом сыпал иголки мне за шиворот. Я искололся, стараясь разглядеть рогатую штуковину... Лося они убили, что ли?
Медленно, с большой натугой, шофер и Федя перебрались через канаву. Вот так здорово — они тащили пень! Тот самый, о котором говорилось, что вчера его не было, с белой полосой от сколотой щепы — знаете, когда валят дерево, то не перепиливают до конца, оставляют краешек, и в этом месте обычно отщепывается кусок.
Шофер открыл дверцу в заднем борту, и вдвоем они задвинули пень внутрь — машина скрипнула и осела. Чересчур он казался тяжелым, честное слово...
Федя отряхнул рубаху. Гитара торчала за его спиной. Почему-то она была засунута грифом под брючный ремень, а тесьма куда-то подевалась. Я помнил, что утром тесьма была. Федя изогнулся и выдернул гитару из-под ремня, а шофер подал ему узелок, связанный из носового платка.
Мне показалось, что в узелке должны быть конфеты, так с полкило.
Откуда конфеты? Но тут же Федя проговорил:
— Конфет купить, вот что... В бумажках. — Он осторожно тряхнул узелок, шофер кивнул. — Лады, Петя. Я сяду в кузов.
— Незачем, — сказал шофер. — Садись в кабину.
— Мне надо быть с
— Слушай, — сказал шофер, — эти вещи я знаю лучше, я водитель с десятилетним стажем. Включу счетчик, поедем законно. Увидят, как ты вылезаешь из пустого кузова, будут подозрения. Поглядывай в заднее окно. Довезем!
— Ну хорошо. — Киселев прикоснулся к чему-то на груди, под рубахой. Наклонился, чтобы отряхнуть брюки, и на его шее мелькнула черная полоска. Что-то было подвешено у него под рубахой на тесьме от гитары...
Они полезли в кабину.
Я знал, что мы должны выскочить не раньше, чем машина тронется, потому что шоферы оглядываются налево, когда трогают. Я придержал Степку — он стряхнул мою руку. Федя в кабине спрашивал:
— Деньги у тебя найдутся внести в кассу? Я пустой.
— На-айдутся, какие тут деньги... Километров тридцать — трешник... Зачем они теперь, эти деньги?!
Они вдруг засмеялись. Заржали так, что машину качнуло. Взревел двигатель, и прямо с места машина тронулась задом, с поворотом, наезжая на наш можжевельник. Мы раскатились в стороны.
Голубой кузов просунулся в кусты — р-р-р-р! — машина рванулась вперед, и Степка прыгнул, как блоха, и уцепился за задний борт. Я чуть отстал от него, и этого хватило, чтобы Степка оттолкнул меня
