Это с гельвами-то тягаться в лучном бою!
По короткому крику колонна стала, как один человек (а не слышно, в мягких сапогах бесшумно бегут, и если б не проглядывал Мураш сквозь густую траву, ничего бы не понял; разве что смысл криков Мураш различил бы ухом), налево развернулись, в две шеренги встали, одна шеренга на колено, другая стоя, луки вздеты, стрелы легли – и тетивы хлопнули, как волна на берег ложится: от хвоста колонны к голове громкое «шшших!» прокатилось. И тут же поднялся Барок. Лук напряг, а на луке огненная стрела дымком да искрами плюётся.
С гельвами тягаться в лучном бою…
Сразу несколько стрел пришли в Барока – снизу вверх, под стёгань. Но и Барок свою стрелу выпустил…
Сначала белый дым да синий огонь вылетели столбом – как раз перед Бароком, и он медленно-медленно в этот дым клониться стал. А потом глухо ухнуло – и взревело вдруг страшным рёвом, коротко, но так мощно, что земля вылетела из-под ног, и там, внизу, где была дорога и гельвы на ней, сделались дым и мрак.
И Мураш, не помня себя, слетел по обрыву, держа меч на отлёте…
16
Ну, надо было повременить. Уже неслись, как поток по камням, ныряя в тальники и выпрыгивая высоко, его вои – с присвистом, с гиком, с «Хай-хай-хай!» – но ещё шагов сто до них было…
Никогда Мураш такого под ногами не видел, но и гельвы выжившие тоже – снуло шевелились, тыкались мимо. Трёх рубанул Мураш, пока не встали перед ним другие трое – наверное, чуть одыбавшие. Перешагивая через мёртвых, которые ещё ворохались под ногами, и оскальзываясь на крови и дерьме – закружились медленно, опасливо, но и опасно – ох, знал Мураш умения гельвов биться, меч у них лёгкий, гибкий, клинком защищаться надо умеючи, а то обтечёт твой клинок гельвская сталь, и нет руки. Один на один с ними выходить, и то тяжко, думать надо, а тут – против троих.
Но были гельвы всё ж битые и ошеломлённые, а Мураш… что-то подхватило Мураша и понесло.
Таким оно и бывает, упоение боем – хватает и несёт, и ничего тебе не страшно, и сил только прибывает, и удары проходят все. Он положил изумлённых двоих – и положил бы и третьего, но остриё жёстко легло на остриё, и сломались оба меча.
Схватились вручную. Здоровенный был гельв, чуть не на голову Мураша выше и в плечах шире, хотел было Мураш его на калган взять, не достал или достал плохо, покатились оба в канаву. Обрубок своего меча гельв не выронил, там какой-то шип продолжал торчать, Мураш руку его поймал, но гельв наверх перекатился и стал тушей давить. Мураш дал ему повозиться, улучил момент, когда тот чуток приподымется, и двинул коленом между ног. Гельв попытался сложиться пополам, Мураш, не теряя времени, выбил вбок его обломок, дотянулся до своего ножа – и содрал с морды гельва эту их серебристую сетку, кольчужку мелкую-мелкую, которая и от ножа защищает, и от стрелы на излёте…
Содрал и обомлел: гельв был чёрный. То есть угольно-чёрный, с вывернутыми пепельными губами и синими белками глаз. Ну, в общем-то, Мураш знал, что такие бывают, но одно дело знать – и совсем другое увидеть, да не где-то, а верхом на себе.
Миг изумления чуть не стоил ему дорого, но нет, успел он ткнуть эту невидаль ножом под ухо – и, уже перекатив чёрного под себя, уже вставая, чтобы не измызгаться кровью, которая сейчас струями ударит, заорал страшным шёпотом:
– Я тебя звал сюда? Я тебя звал? Я тебя звал? Хоть кто-то – тебя звал?..
Гельв зажимал ещё рану ладонью, но глаза у него мутились, а рот дёргался – может, тоже что-то сказать хотел.
17
Всех, кто от каменного удара уберёгся, срубили – всего сто восемьдесят шесть мертвецов насчитали посланные Беляна и Кречет. Быстро велел Мураш с мёртвых гельвов шейные чепи поснимать да наугад три десятка заплечных мешков прихватить.
Своих мёртвых Мураш велел не бросать здесь (а раньше – бросали), грузить на подменных и вывозить. После схороним. Пусть думают, что мы тут своей крови не отдали…
На самом деле – отдали, и немало. Дорого стоила оплоха Барока-покойника… Сам погиб, Савс погиб, Дрот погиб, Тягай погиб, Мумча и Талыза, только что пришедшие в сотню братья-погодки – погибли. Старый Хитро, лесознатец, на него у Мураша большой расчёт был – тоже погиб. Ещё четверо ранены были стрелами и шестеро – мечами, и тех четверых можно было тоже причислить к мёртвым… а если для шестерых этих не найти крова и покоя – то и троих из них тоже.
Четверть сотни ушло. Ну, чуть поменьше четверти…
Ладно, сказал себе Мураш. Уж после такой-то резни – взбеленятся. Это не земледелов грязных да вонючих покрошили, это цвет закатного воинства. Такое не прощают.
Надеяться будем изо всех сил – что не прощают…
18
Не простили. Хлынуло наконец войск на тракт и в окрест тракта – как воды из прорвы. Точно, весь огородец в долине теперь пустой окажется…
Давай, царь Уман, не подведи, не промахнись. Зря ли тебя так зовут? Зря ли тебя князцы наши заедино в главные начальники избрали, хоть ты не черноземец, а синегарин? Не подведи, царь!..
Мураш в голове имел, что только в одном случае узнает,
И всё же металась сотня Мураша между трактом Итильским и Пустыкой ещё полных четверо суток. Спали в сёдлах. Кони начинали бредить, падали, пена белая шла.
Люди… а что люди? Как могли.
Хоть ночь надо было дать роздыху.
Уронили себя в крапивах у хутора, ими же и спалённого, один амбар остался. Гарью несло мокрой, пёсьей, – и труповщиной. Поставил Мураш сороковых, наказав – только ходить, не останавливаться, не присаживаться. Слушали его, кивали. А глаза плавали…
Как ты там, царь? Знать бы…
Отрядил двоих к колодцу – воду проверить и принести, ежели годная. У кого собойные очашки уцелели, те их вздували, думая и кулеша сватажить… А у кого не уцелели или не было в заводе, просто сала с сухарём приняли в утробу – и под попонку.
Сторожно прошёлся Мураш взад и вперёд; а что он сейчас мог? – ничего он не мог. Луна сияла посередь неба, как поднос серебровый начищенный; звёзд не было. Хорошо хоть, не лес здесь, а то в лесу гельвам раздолье… Что-то тревожило, тревожило сильно, он не мог понять.
Но он всегда при такой луне был тревожен и тосковал.
Беляна, сороковая, перешла ему путь, держа на сгибе руки лёгкий гельвский меч. Свой она третьего дня утопила по-глупому. Хотел ей что-то сказать, подбодрить, не нашёлся.
Себе самому Мураш на собачий час сурок назначил. Велел разбудить.
Уже во сне понял: ни одной вороны, ни одного ворона мертвоклюющего он здесь не услышал…
19
Очнулся в путах, да и не очнулся вовсе, а вроде как помер – такая мука была. То ли с угару, то ли с перегару – лопалась голова, очи лопались, и всё жарко и мутно неслось по кругу.
Не выдержав, не понимая, что вокруг, что внутри – заорал.
От крика, от натуги, что ли – всплеснуло белым огнём в глазах, и стало сплошное ничто.
20
Потом понял, что развязывают ему руки. Тело было ватное, мятое, глупое. Голова ещё глупее. Болело всё огнём. Шевельнуться попробовал, не смог.
– Ш-ш-ш… – сказал кто-то, за темнотой кромешной невидимый.
– Что… – начал Мураш, но почувствовал пальцы на губах. Потом ухо уловило тепло:
– Молчи. Это я, Рысь. А ты молчи. Ты себя не видишь…
Мураш согласно кивнул. Зря он кивнул, в голове что-то болталось тяжёлое, острое – и за всё цеплялось.
