столь не похожие на залитые солнцем камни Иерусалима, что остались в восьмидесяти милях отсюда. Золотые стены Иерусалима искрились и сияли, а город стонал неслышимой песней радости и боли, а стены Акки были тяжелыми и толстыми, и их песня была многоязычным погребальным плачем. Прохожие невольно держались середины улиц, избегая тени. Даже Али и Махмуд, идя, как обычно, впереди нас шага на четыре, придерживались центра улицы, словно стены были грязными. Я пыталась отогнать это мрачное настроение, но оно упрямо возвращалось.
– Интересно, что бы нам поведали эти камни, если бы смогли заговорить? – произнесла я.
– Для ума, привыкшего наблюдать и делать выводы, не составит труда узнать характер создателя по его творению, – сказал Холмс и указал на высокие здания, нависшие над нами и словно пытавшиеся закрыть небо. – Взять, к примеру, музыку Моцарта: безумная радость и плач заложены в его мелодиях.
Наконец мы вышли к воде, но, повернув за последний угол, обнаружили, что Али и Махмуд исчезли. Внезапно я почувствовала, что мне не хватает этих двух спин, маячивших перед нами в течение недель, но Холмс улыбнулся и подтолкнул меня вперед. Прежде чем двинуться самому, он выкрикнул в воздух:
– Мархаба! Счастливо вам, Али и Махмуд!
Я присоединилась к нему, и мы подошли к берегу, где мы сидели за чаем до наступления темноты. Там нас и нашел один из членов экипажа, доставившего нас в Яффу месяц назад.
Вскоре мы стояли на палубе и смотрели, как огни Палестины тают за кормой. Иерусалима не было видно, но мои глаза, казалось, ощущали легкое сияние на юго-востоке, словно там пряталась частичка солнечного света. Я запела на иврите.
– Ты пела это той ночью, не так ли? – спросил Холмс. – Что это?
– Это псалом, одна из самых выразительных древнееврейских песен.
Я перевела ему несколько строк:
"На реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе.
На вербах посреди его повесили мы наши арфы.
Там пленившие нас требовали от нас слов песней, и притеснители наши – веселия: «Пропойте нам из песней Сионских».
Как нам петь песню Господню на земле чужой?
Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня, десница моя.
Прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя".
– Аминь, – пробормотал он, в который раз удивляя меня.
Огни окончательно растворились в темноте, и мы спустились вниз.
Книга четвертая
Мастерство
Глава 14
Действие начинается
Попробуйте изолировать ее – и какими бы хорошими ни были условия ее содержания, через несколько дней она умрет не от голода и холода, а от одиночества.
Двигатели стали набирать обороты и, судя по дрожанию корпуса под ногами, скорость увеличилась, прежде чем мы добрались до каюты. Я поспешила в ванную, где с удовольствием скинула пропитанную потом и пылью заплатанную мужскую одежду. Спустя час, трижды сменив воду, я преобразилась: ногти вновь порозовели и просветлели, волосы стали чистыми, а кожа живой и гладкой. Надев просторный халат, купленный в Наблусе, я вышла из ванной, вновь после нескольких недель скитаний и лишений чувствуя себя женщиной. Холмс уже помылся и сидел в кресле с «Таймс». Он был в белой рубашке и халате, и, глядя на него, трудно было поверить, что долгое время он не брился и спал, завернувшись в козьи шкуры. Я налила большую чашку английского чая, немного отпила и почувствовала полное умиротворение.
Послышался стук в дверь, затем голос капитана:
– Добрый вечер, мистер Холмс, разрешите войти?
– Входите, Джонс, входите.
– Надеюсь, вы неплохо провели время в Палестине, сэр? – спросил капитан.
– Простые удовольствия для простых людей, – проворчал Холмс.
Капитан опытным взглядом оценил свежие царапины на его лице и повязку, которая виднелась из-под рукава халата. Он даже раскрыл было рот, чтобы прокомментировать это, но прежде чем позволить себе такую дерзость, он сделал видимое усилие, закрыл рот и повернулся, чтобы притворить дверь. Холмс посмотрел на меня с выражением, подозрительно напоминавшим недоверие.
– А вы, капитан Джонс, – сказал он, – мне кажется, провели неплохой январь, хотя, похоже, мало были на борту корабля. Как дела во Франции? Жизнь там уже вошла в прежнюю колею? – Воцарилась тишина, и я, подавшись вперед, увидела изумленное лицо капитана.
– Откуда вы знаете, где я был? Ох, извините: добрый вечер, мисс. – Он дотронулся до фуражки.
– Невелика тайна, Джонс. Судя по вашей коже, вы долгое время не были на солнце, точнее с тех пор, как покинули нас, а ваша новая помада для волос и часы на запястье свидетельствуют о том, что вы посетили Париж. Не беспокойтесь, – добавил он, – я не шпионил за вами. Это все я увидел только сейчас.
– Рад слышать это, мистер Холмс. Если бы что-то оказалось не так, я был бы вынужден передать вас в
