а это дало им на редкость благовидный повод, чтобы зарезать всю нашу нацию.
Оставалось еще полчаса до очередного приема лекарств больным. Однако Азада ханум, поняв, что отец собирается продолжить чтение дневников, подошла к кровати и стала делать ему знаки: мол, пора оставить в покое больного. И снова доктор не обратил внимания на беспокойство дочери. Он вытащил из портфеля новую страницу и, помахивая ею, сказал:
— А здесь такое написано, юноша!.. Смотри, Закарий Агулисский 10 ноября 1676 года записывает:
И в это мгновение глаза Садая Садыглы вдруг невероятно расширились, и он пробормотал дрожащими губами:
— Чеш-ме-се-дин! Эч-ма-эчмаз-за!
Это были первые звуки, похожие на слово, которые он произнес за все время, проведенное на больничной койке. Но что это означает «Эчмиадзин», могла понять только Азада ханум. И поняв это, она уже не могла сдержаться и, громко всхлипывая, жалобно разрыдалась:
— Папа! Папа!.. — говорила она сквозь всхлипы. — Он еще не может говорить, папа!.. Он никого не узнаёт. А ты все говоришь, говоришь без умолку.
Доктор Абасалиев мгновенно побледнел. Словно внезапно разбуженный человек, который силится понять, где находится, он взглянул на больного, потом по очереди на Фарзани, Мунаввер ханум, на свою безудержно плачущую единственную дочь.
— Ведь он сейчас что-то сказал, — произнес профессор, жалобно-вопросительно взглянув на Фарзани.
— Да, кажется, издал какие-то звуки. Он давно должен был заговорить. Но что-то дело затягивается.
— Видно, у него тяжелая форма амнезии. Что же вы раньше мне ничего не сказали?
— Да ты нам и рта раскрыть не дал, — с чуть фамильярным упреком ответил доктор Фарзани. — Ты был далеко, убежал в Айлис на триста сорок лет назад и даже не заметил нас! — Доктор Фарзани рассмеялся, а потом уже серьезным тоном поинтересовался: — А действительно, доктор, все эти люди были в Айлисе?
— Конечно, были! В Айлисе в те времена жили люди, равные богам. Они провели воду, разбили сады, тесали камни. Эти армяне, как ремесленники, так и торговцы, обошли и объездили сотни чужих городов и сел, по копейке зарабатывая деньги только для того, чтобы превратить каждую пядь земли своего маленького Агулиса в настоящий райский уголок. После того как турки в конце девятнадцатого года, ушли, оставив Айлис в руинах, мусульманское население до сих пор ищет золото в развалинах армянских домов. Даже когда рыхлят землю для посева, ждут, что вот-вот из-под ног появится червонное золото. То самое, с помощью которого армяне добыли воду из-под земли, со всех сторон прорубили в горах фаэтонные дороги. Построили запруду. Вдоль берега реки соорудили парапет из тесаных речных камней. Все улицы вымостили отборными речными булыжниками. За счет этого золота в Айлисе в свое время было построено и двенадцать величественных церквей. На каждую ушло, быть может, по тонне золота.
Больной из своего далекого мира с бесконечным изумлением взирал на доктора Абасалиева. Человек этот казался Садаю Садыглы знакомым, и артист изо всех сил старался вспомнить, кто он. Женщины с нетерпением ждали окончания разговора о церквях, монахах, Айлисе.
Мунаввер ханум заговорила о состоянии больного:
— Раны его залечились быстро, доктор, — произнесла она, обращаясь к Абасалиеву. — Был вывих на одной руке, несколько пальцев были вывихнуты в нескольких местах, но за четыре-пять дней все зажило. И перелом колена не опасный. Он легко шевелит пальцами ноги. Организм еще молодой, даст Бог, все быстро срастется. Могли быть осложнения после сотрясения мозга. Вы знаете это лучше всех. Однако и десять дней срок немалый, доктор. Больной к этому времени должен был хотя бы заговорить. Может быть, следует отправить его в Москву пока не поздно? Фарид Гасанович и Азада ханум тоже так считают.
— Это амнезия в форме конфабулеза. Мы в психиатрии называем это еще и синдромом Корсакова. Ангиографию проводили? — спросил Абасалиев у доктора Фарзани.
— Вчера делал краниографию. У нас нет ангиографического аппарата. — Доктор Фарзани немного помолчал и добавил: — Мунаввер ханум права, лучше бы отправить его в Москву.
— А что показала краниография?
— Ничего хорошего, — ответил доктор Фарзани и после некоторого размышления добавил: — Я заметил на мозге небольшую опухоль. Может, это старая опухоль, сейчас сказать трудно. В данный момент больного очень опасно двигать, нужно немного подождать. Однако я не думаю, что мы без Москвы сможем обойтись. — Взглянув на Азаду ханум, он виновато опустил голову.
Некоторое время никто не издавал ни звука. Молчание нарушил доктор Абасалиев, сообщив еще одну неприятную новость.
— Ты слышала, Азя, что натворил этот Нувариш?
— Нет, а что он сделал?
— Говорят, выбросился с балкона.
— Кто говорит? — дрожащим голосом прошептала Азада.
— Женщины говорили в булочной в Мардакянах. Да я и сам дня три-четыре назад слышал по радио о его смерти. Не знал только, что он покончил с собой.
— Так вот почему он перестал приходить сюда, — проговорил доктор Фарзани.
— Да упокоит Аллах его душу, — горестно покачиваясь всем телом, пробормотала Мунаввер ханум.
Доктор Абасалиев, который утром появился в палате окрыленный, ближе к полудню вышел из больницы уже совсем другим и уехал к себе в Мардакяны.
А Садай по-прежнему пребывал в своем далеком мире. Теперь мальчик, следуя за красивым черным лисенком, был на вершине холма, разделявшего верхние и нижние кварталы деревни, недалеко от Каменной церкви, прильнувшей к склону чуть розоватой в лучах солнца горы. Воздух был напоен густым горьковатым ароматом ореховых листьев, смешанным с прохладой воды, потому что отовсюду к вершине, где он стоял, склонялись зеленые ветви грецкого ореха, и далеко разносился шум воды, бурлящей в каменном водоеме под Каменной церковью.
А черный красавец лисенок все так же скакал между зелеными ветвями, и мальчик боялся потерять его из вида, но в то же время он хотел пить. Его мозг пылал от жажды. И прохладная вода, звонко бегущая по выложенной камнем канаве и стекающая в маленький каменный бассейн, магнитом притягивала его к себе. Но страх потерять лисенка не позволял ему подойти к ней.
Потом он увидел, как лисенок перепрыгнул с дерева на каменный забор и продолжил свой путь. Мальчик обрадовался, теперь он мог приблизиться к звонкой воде. Он подставил ладонь под ее упругую струю. Однако ни капли воды не упало в ладонь мальчика. Он не ощутил ни малейшей прохлады, напротив, его окутал тошнотворно жаркий дух. Мальчик сунул голову в канаву, чтобы остудить пылающий мозг. Но и здесь у него ничего не получилось — даже эта бурная вода не подарила прохлады охваченному огнем мозгу. Именно в этот миг мальчика охватил ужас, что он навсегда потеряет из вида черного лисенка. И тут же где-то грохнул выстрел. Свист вылетевшей пули расплавленным свинцом ворвался в уши артиста. Чтобы понять, откуда раздался выстрел, он собрал все свои силы и, подняв голову, увидел на месте сотканных из света каменных заборов обычный — слепленный из глины — серый забор нынешнего Айлиса и стекающую по нему алую кровь черного-пречерного прекрасного пушистого лисенка своего детства.
Еще стекала эта кровь по забору, когда тот гул, что с давних пор пчелиным роем блуждал в щелях растрескавшихся стен айлисских церквей, смешавшись со звуком выстрела, черным облачком вознесся в небо.
Перед тем как навсегда закрыть глаза, высоко-высоко под Небом — на склоне самой высокой горы Айлиса — вдруг явственно увидел он Вурагырдскую церковь — «Голубиный базар». И наконец-то понял, что дальше ему идти некуда…
