отсутствия интонаций. – Теперь я увидел этот нож. И это – наказание за мою самонадеянность; мне не приходило в голову обратиться к тебе за информацией. Мне еще учиться и учиться работать с кем-то вместе, потому что я обдумывал ситуацию, исходя лишь из сказанного тебе предыдущей ночью. Прошу у тебя прощения. Я уставилась на него, открыв рот:
– О,
По крайней мере, он не засмеялся.
– Очень хорошо. Мы будем учиться вместе.
– Кстати об обучении, – сказала я. – Я так понимаю, ты выяснил, что делать с этим, – и я указала на свою грудь. – Раз уж ты здесь.
– Я выяснил, что может поможет – если здесь что-нибудь вообще может помочь.
– А если нет?
– Тогда мы оба закончим свое существование сегодня ночью, – сказал он тем же бесстрастным голосом («Они едут. Слушай… Сядь… Да, ближе ко мне»), который я помнила слишком хорошо.
О, Боже. Не надо таких пробных ударов. Я могу принять правду, действительно могу. Я выдавила что-то вроде «Ухх».
– Я верю, что у нас получится.
– Безумно рада это слышать.
– Твоя рана стала хуже.
– Ой, да ладно. По крайней мере, не стала больше, – я была немного озабочена его небольшим откровением о грозящей нам участи – Даже более реальной, чем угроза Бо, Он сказал, что не уверен в том, что делает. – Боль приходит и уходит.
– Не могла бы ты убрать бинты?
«Иначе ты уберешь их сам?» – нервно подумала я. Я снова расстегнула две верхних пуговицы рубашки и сорвала марлю.
– Э-э-э – ты вряд ли намерен рассказать мне, что собираешься делать?
Плохо сформулированный вопрос.
– Нет, – покачал он головой.
– Скажи мне,
– Если ты возьмешь свой нож и откроешь лезвие.
Мое сердце, попытавшееся привыкнуть к
– Я предпочел бы не касаться твоего ножа, он будет жечь меня. И будет лучше, если ты сама меня порежешь.
– Порежу тебя?
– Да. Сделай точно такой разрез, как у тебя. Вот здесь, – и он коснулся своей груди под ключицами.
Он был уже не так тощ, отметила я. Я не заметила этого раньше, но в целом он несколько поправился по сравнению с нашим первым знакомством. Когда он умирал от голода и все такое. Четыре ночи назад я не видела его без рубашки. Хм-м-м.
Я могла долго сидеть так, погруженная в нелепые мысли – все лучше, чем думать о перспективе колоть и резать: лезвия длиной в два с половиной дюйма достаточно, чтобы причинить ущерб гораздо больший, нежели я хотела наносить своими руками – но мой союзник терпеливо сказал:
– Открой лезвие.
Нож казался тяжелее, чем обычно, а лезвие словно открывалось с большей неохотой. Я со щелчком выдвинула его, и лезвие полыхнуло серебряным огнем.
– Ты сказал, оно будет
– Именно. Я бы попросил тебя резать побыстрее.
– Я не могу, – в панике воскликнула я. – Не могу – порезать тебя – вообще.
– Хорошо, – сказал Константин. – Пожалуйста, приставь кончик лезвия сюда, – и он коснулся своей груди под правой ключицей.
Я так и сидела, оцепенело глядя туда, куда указал мой вампир. Я даже подняла взгляд и посмотрела ему в глаза: зеленые, как трава, как бабушкино кольцо, как мои вчерашние клетчатые носки. Константин спокойно встретил мой взгляд. Я чувствовала, как кровь – моя отравленная кровь – потихоньку течет по груди, пятнает ночную рубашку, капает на простыни.
Константин протянул руку и мягко взял меня за запястье. Потянул руку с ножом к себе, установил напротив обозначенной точки. Я