— Нет, мистер Мэйсон, едва ли это кто-нибудь из полицейских, — успокаивает представителя федеральной прокуратуры Харт. — Скорее всего это мой «Чарли» надел полицейскую фуражку. На него это похоже, он ведь актер…
Всмотревшись повнимательнее в экран, Харт восклицает:
— Ну да, конечно же, это «Чарли»! Видите, он достает что-то из своего чемоданчика… Это безусловно аппарат для резки стали. А вот и искры!.. Молодец «Чарли»!
— Вы так радуетесь его работе, мистер Харт, что можно подумать, будто он принесет эти доллары вам, — говорит начальник полиции кибернетику, беря этой шуткой частичный реванш за насмешки Харта над полицией.
— Я не нуждаюсь в фальшивых долларах, мистер Тэрнер. По моим потребностям мне хватает и настоящих…
— Что-то уж слишком долго возится с дверцей сейфа ваш «Чарли», — замечает Ральф Мэйсон, чтобы отвлечь Харта от очередной схватки с начальником полиции.
— А это не такое простое дело, мистер Мэйсон, — отвечает за Харта Тэрнер. — Сейф ведь настоящий, в нем только доллары фальшивые.
Но похоже, что у «Чарли» действительно возникают какие-то затруднения. Голова его исчезает со светлого экрана дверцы сейфа. Видимо, он наклоняется к своему чемоданчику, чтобы достать из него еще какие-то инструменты. Что-то долго не видно его силуэта, пора бы уж найти то, что ему нужно…
И вдруг помещение «банка» озаряется ослепительной вспышкой взрыва. И сразу же все меркнет. Наверное, выбывают из строя передающие камеры, установленные внутри псевдобанка.
— Ну, вот и все! — восклицает начальник полиции. — «Финита ля комедиа», как говорят итальянцы. Да, я так и знал, что именно этим все кончится. Вы сконструировали, мистер кибернетик, не личность, обладающую свободой воли, а электронного неврастеника, страдающего комплексом неполноценности. Плакали теперь доллары мистера Аддисона. И не какие-нибудь фальшивые, а самые настоящие.
На следующий день технические эксперты и криминалисты, изучая остатки электронного оборудования и пластмассового корпуса «Чарли», констатируют «самоубийство» робота, о чем и составляют акт, скрепленный подписями и печатью городского полицейского управления.
16
— Ну, как ваши успехи, Чарльз? — спрашивает своего помощника Ральф Мэйсон.
— Кое-что удалось узнать, сэр, но…
— В чем дело, Чарльз? Почему не договариваете?
— Имеет ли смысл продолжать расследование после всего происшедшего?
— А что, собственно, произошло? — искренне удивляется Мэйсон. — Разве после «самоубийства» робота «Чарли» все стало ясно?
— Не очень, конечно… Но главный виновник…
— А я пока не знаю, кто тут главный виновник, — слегка повышает голос представитель федеральной прокуратуры. — Так что выкладывайте все, что вам удалось разузнать.
Чарльз Ивэнс достает сигарету и вопросительно смотрит на своего патрона.
— Можете закурить, — кивает ему Мэйсон.
Чарльз щелкает зажигалкой и, жадно затянувшись, спрашивает:
— С чего начинать, сэр: с театральной труппы лилипутов или с нью-йоркского издательства?
— Начните с издательства. Вам ведь удалось побывать у его директора.
— Да, сэр. Но это было не так-то просто…
— Попасть к директору?
— Нет, получить необходимые мне сведения. Как представитель прокуратуры я не имел пока оснований предъявлять им какие-либо претензии. Поэтому пришлось действовать как частному лицу. Я отрекомендовался литературным критиком и заявил, что творение Малкольма Бертона очень слабое и что мне непонятно, как такое уважаемое в литературном мире издательство, как «Сфинкс», могло опубликовать подобный опус. А мне в ответ довольно грубо: «Можете выступить со своим мнением в печати, а нам не морочьте голову». И еще кое-что в таком же роде. «Мы, говорят, перед вами не собираемся отчитываться».
— Ближе к делу, Чарльз.
— Извините, сэр, но все это имеет прямое отношение к делу., Получив отказ у директора и главного редактора издательства, я попытался связаться с теми, кто готовил сборник Бертона к печати… Короче говоря, в «Сфинксе» никто не захотел говорить со мной откровенно, и это меня насторожило. Не оставалось никаких сомнений, что дело тут нечисто…
— Опять вы, Чарльз…
— Простите, сэр, но у меня никак не получается короче.
— Тогда вам следовало бы работать не в прокуратуре, а в адвокатуре. Ну, ну, Чарльз, не огорчайтесь. Я шучу. Вы еще научитесь быть кратким. Продолжайте, я не буду вас больше перебивать.
— Сообразив, что в «Сфинксе» таким путем ничего не добьешься, я стал искать иных путей. И вдруг вспомнил, что в издательстве этом работает моя знакомая. Она, правда, всего лишь секретарша отдела рекламы, но ей стало известно, что весь тираж сборника Малкольма Бертона был закуплен каким-то лицом, пожелавшим остаться неизвестным.
— Я так и знал! — восклицает Ральф Мэйсон.
— А я, признаться, ничего пока не понимаю, кроме того, что с изданием этого сборника дело нечисто. Мне также сообщили, что феноменальная бездарность Малкольма Бертона всем известна и что печатать его не рисковало ни одно нью-йоркское издательство. Как решился на это «Сфинкс», для всех сотрудников издательства загадка.
— Вот мы с вами и попытаемся ее разгадать. Вам известен адрес Малкольма Бертона?
— Да, сэр. Вот тут и адрес, и все дополнительные сведения о нем.
Торопливо пробежав глазами протянутый Ивэнсом листок, Ральф Мэйсон распоряжается:
— Закажите мне место на ближайший самолет, вылетающий в Нью-Йорк, и выкладывайте, что вам удалось узнать о театральной труппе лилипутов.
— Ваша интуиция вас не подвела, сэр.
— А конкретнее, Чарльз?
— В этой труппе, как вы и предполагали, действительно был брат кибернетика Харта, Вильям Харт. Он играл главные роли почти во всех шекспировских трагедиях. Я поинтересовался, как же он при его карликовом росте и с его высоким голосом мог играть роли Отелло, короля Лира, Фальстафа, Юлия Цезаря. А дело, оказывается, было в том, что спектакли лилипутов воспринимались как пародии на трагедии Шекспира. И там, где нужно было содрогаться от ужаса, публика хохотала до слез. А Вильям Харт был талантлив, и ему нелегко было переносить все это… В общем, в начале этого года он распрощался с театральными подмостками и уехал, по одним данным, в Канаду, а по другим — к себе на родину, в штат Миннесота.
— Спасибо, Чарльз, мне больше ничего не требуется. Как только я уеду в Нью-Йорк, можете весь день отдыхать.
17
Дверь Ральфу Мэйсону открывает сам Малкольм Бертон — высокий, худощавый, сутуловатый мужчина лет тридцати, в модном костюме. Ничем не примечательное лицо его удивляет Мэйсона лишь необычайно густыми бакенбардами при весьма скудной растительности на голове.
Когда Мэйсон представляется Бертону, он радостно восклицает:
