Галера чёрного мага

не покину эту экспедицию, пока мы не выясним, что произошло с Фарриксом. — Эльмар поднял руку, будто отгораживаясь от слов, готовых сорваться с губ Эйлис. — Я дал клятву и не отступлюсь от нее… помимо прочего, он в свое время спас мне жизнь. Но послушай. Я буду осторожен, ты ведь знаешь, что мне известны мои возможности. Как только Фаррикс отыщется, я сразу выхожу из игры. Обещаю — сначала Кайран, город колоколов, где я кое с кем попрощаюсь, и затем Вадария и… возвращение юности. — Эльмар поднял бровь. — И это, дочь, самое большее, что я могу сделать. Достаточно?

Эйлис вгляделась в морщинистое лицо отца. Наконец вздохнула и, притянув к себе, обняла:

— Да, отец, так мы и поступим. — Затем она отодвинулась от него и посмотрела ему прямо в глаза. — Но ты должен помнить свое обещание — беречь огонь и тратить его только в случае большой нужды. Это не забава и не последнее твое приключение. Ты не будешь рисоваться в сражениях, взрывать огненные шары или вытворять что—либо подобное.

Эльмар долго смотрел на нее, затем проговорил:

— Ты предлагаешь мне жесткий договор, дочь. Эйлис вновь обняла его с печальной улыбкой на лице,

ибо в глубине души сильно сомневалась, что он сдержит обещание.

Джиннарин с Эйлис сидели в каюте провидицы и пили чай. Наступила ночь, и комната была освещена мягким, желтым сиянием фонаря. Они беседовали о делах минувших, о том, что им еще предстоит, и о событиях, которым никогда не суждено сбыться.

— Я хотела тебе кое—что сказать, Джиннарин.

— Да?

— Отец мне кое в чем признался. Пикса молчала, ожидая продолжения.

— И я думаю, это применимо как к магам, так и к людям.

Джиннарин отставила чашку в сторону.

— Мне кажется, Эйлис, что вы, маги, ведете себя немного странно. Впрочем, как и люди. Так о чем же поведал тебе Эльмар?

— Он сказал, что никому не нравится признаваться в своей старости и немощи.

Джиннарин пожала плечами:

— Мне трудно судить, я не человек.

— Я тоже, Джиннарин. И тем не менее замечание отца заставило меня задуматься.

— Например…

Эйлис подняла на пиксу глаза:

— Помнишь ли ты, как выглядел Онтах во время прогулки по сну?

— Да, он был стройным, сильным, темноволосым. Эйлис наклонилась вперед:

— И вовсе был не похож на того Онтаха, которого мы встретили в его лесной избушке. Седого и слабого.

— Похожего на твоего отца, Эйлис.

— Да, но я помню время, когда отец был полон энергии, волосы у него были темно—каштановыми, руки, ноги и тело — стройными и здоровыми.

— Как у Онтаха во сне, — задумчиво произнесла Джиннарин.

— Да. Но мой отец еще может восстановить свою юность, в то время как Онтах ушел навсегда.

Джиннарин вздохнула:

— Ты полагаешь, старики считают, что они не изменились со времени своей молодости?

— Я не знаю, Джиннарин, но одно меня удивляет. Люди не могут не знать, что становятся слабыми, здоровье их подводит, и выздоравливают после болезней они гораздо Дольше, чем в юности. Тем не менее, несмотря на все это, в своих мыслях, так же как и в своих снах, они, наверное, считают себя полными жизни.

— Считает ли кто—либо себя действительно старым?

— Не знаю. Но если так, то, возможно, им следует отказаться от дальнейшей жизни.

— Это и означает быть старым? Отказаться от жизни.

— Очевидно, так, Джиннарин. — Эйлис улыбнулась, мысли пиксы совпадали с ее собственными. — Возраст сам по себе не определяет старости. Здесь играет роль отношение к жизни, мировоззрение, интересы…

Джиннарин пожала плечами:

— Пожалуй, ты права. — Она посмотрела на свои руки. — Я прожила… несколько тысячелетий, и мне кажется, что я всегда думала так же, как и теперь, что мое восприятие жизни не изменилось. Мне странно, если у людей это не так.

Эйлис покачала головой:

— Не знаю, Джиннарин, но то, что ты говоришь о себе, верно и в моем отношении. Мой взгляд на жизнь каков был раньше, таков и сегодня. Не исключено, что так же и у людей… По крайней мере у некоторых из них — они ведь тоже разные. Возможно, многие думают о себе, как они думали будучи молодыми. С другой стороны, возможно, немощи изменяют мировоззрение человека, наполняя его жизнь горечью, и ведут к старости. Конечно, сейчас мой отец немощен и брюзглив, совсем не такой, каким он станет, когда вернет свою энергию.

— Неминуемость смерти заставляет людей стареть или, наоборот, старость делает смерть неизбежной?

Эйлис пожала плечами:

— Не могу сказать. Я хоть и старею — то есть постепенно становлюсь старше, поскольку трачу энергию на предсказания, — все же могу восстановить утраченную юность.

В дверь каюты негромко постучали. Эйлис открыла, на пороге стоял Араван. Эльф заметил пиксу:

— Простите, я не хотел вам мешать.

— Ты вовсе не помешал нам, Араван. Я как раз говорила, что мне пора идти спать.

Джиннарин спрыгнула на стул, затем на пол.

— В таком случае, Эйлис, не подышать ли нам свежим воздухом?

Эйлис взяла накидку, а Джиннарин улыбнулась, отметив, что на том месте, где стоял Араван, его тень растворялась во мраке коридора. «Джату был прав, капитан потерял свою тень для леди Эйлис».

Стоя на якоре, корабль медленно покачивался на волнах. Небо было затянуто облаками, над судном струился холодный ветерок, но ни Араван, ни Эйлис, казалось, не замечали этого.

— Мне хочется спросить тебя, — заговорила Эйлис, почему—то сильно волнуясь.

Араван выпрямился и повернулся к ней в ожидании.

— Когда Онтах… когда я… — Она глубоко вздохнула и продолжила: — Когда я пробудилась от последней прогулки по сну, ты назвал меня эльфийским словом…

— Chieran, — сказал Араван. Глаза его скрывались в тени.

— Что оно означает? Араван взял ее за руку:

— Оно означает — любимая. — Араван поднес ее руку к губам и поцеловал. — Любимая.

— Chieran, — прошептала она и поцеловала его в губы, сначала нежно, а потом с возрастающей страстью. Он обнял ее и крепко прижал к груди. Струился огонь, горели губы, стучали сердца. Араван нежно отстранился от нее и с восторженным криком поднял на руки и закружил по палубе.

— Chieran! — кричал он самому небу. Эйлис смеялась от безграничной радости.

На корме, перегнувшись через леер, стоял Джату и смотрел на воду. Довольная улыбка не покидала его лицо.

Глава 16 Белые и черные маги

ЗИМА, 1Е9574/75